Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо

Те из нас, кому довелось читать втихомолку, ослушиваясь запрета взрослых, – в ночной тиши, в недетское время, под одеялом, с фонариком, срочно гасившимся всякий раз при звуке шагов, – являются прямыми потомками первых тайных читателей. Не следует забывать, что книга со страницами восторжествовала в немалой степени потому, что поощряла подпольное, запретное, неодобряемое чтение.

25

В III–V веках кодексы прочно закрепляются в обиходе, сначала на Западе, а потом и на Востоке. Вне христианского мира их больше всего приветствовали законники, потому что в книге со страницами оказывалось легче отыскать определенные статьи. Собственно, сборник законов, изданный императором Юстинианом, как раз и называется «Кодекс» – то есть «собственно книга», «главная книга». Термин используется в этом значении по сей день. Вместительность и прочность кодексов отлично подходили для учебников, а вскоре и врачи оценили удобство нового формата для вадемекумов (справочников). Изобретение оглавления облегчило ориентацию внутри текстов. Со временем кодексы стали любимой платформой для художественной литературы – особенно длинных повествований, антологий, сборников трагедий и комедий. В отличие от свитков, управляться с которыми требовалось двумя руками, кодексы – книги, которые читают одной рукой (по выражению Луиса Гарсиа Берланги), – быстро завоевали любовь мечтательных натур. Кодекс мог отправиться с читателем куда угодно. Из литературных источников мы знаем, что римляне привыкли читать в любое время и при любых обстоятельствах: на охоте, дожидаясь, когда добыча попадет в силок, или ночью, борясь с бессонницей. Вот шагает женщина, едет в колеснице путешественник, возлежит за столом гость пира, в галерее стоит девочка-подросток – и все они погружены в книги.

Однако попыток разом заменить старое новым не было. Сегодня мирно сосуществуют бумажные и электронные книги, а тогда веками сосуществовали свитки и кодексы. Древние свитки использовались для разного рода торжественных и дипломатических текстов – ритуальных документов, для которых вес традиции имел большое значение. Они также составляли часть культурного пейзажа Средних веков. Монастыри и монашеские ордена любили их древнюю величавость. На них переписывали литании и хроники. Свитки проникали даже на территорию противника – они фигурируют на миниатюрах самых роскошных средневековых кодексов.

Так называемые rotuli mortuorum представляли собой пергаментные свитки, сообщавшие о кончине какого-нибудь важного человека. Гонец отправлялся в путь – иногда за тысячу километров – и оглашал текст свитка во всех местах, имевших отношение к покойному; при этом текст каждый раз пополнялся молитвой или выражением соболезнования. Достигавший двадцати метров в длину «Свиток Матильды», супруги Вильгельма Завоевателя, настоятельницы аббатства Святой Троицы в Кане, был уничтожен во время Французской революции. В Англии и Уэльсе придворный архивариус по сей день носит титул «Мастер Свитков». За неимением суфлеров средневековые актеры часто использовали свитки для запоминания ролей. Само слово «роль» происходит от слова, обозначающего свиток, – roll.

Они никогда не покидали нас. В наших обычаях, но также в наших словах, компьютерах, интернете, в прозрении будущего живет память о свитках. Некоторые университеты по-прежнему выдают дипломы в виде старинных свитков. Когда мы говорим о книге «длинная» или «протяженная», это работает внутренняя форма слова, связанная со свитком. Во многих языках книжный том обозначается как volumen, volume и т. п. – слово происходит от глагола volvo (крутить, вращать) и изначально относилось именно к свиткам, которые, в отличие от кодексов, перематывались. Современное испанское выражение es un rollo (буквально «вот же ж свиток») означает нечто скучное, что вьется и вьется и никак не заканчивается. А английское scroll, также относившееся к рукописному свитку, сегодня означает вертикальное передвижение текста по экрану гаджета – примерно так и читались древние rotuli. Самые инновационные компании разрабатывают сворачиваемые дисплеи для телевизоров и смартфонов, которые можно скрутить в цилиндр, если не используешь. В истории форматов чаще встречаются сосуществование и разделение функций, чем смена. Первые книги отказываются исчезать насовсем.

26

Марциал и Перек правы: предметы, их материальность, характеристики, наконец движения, которых они требуют от нас, – это все не просто так. Это то, что определяет нашу жизнь. В борьбе за выживание слов – трудно представить себе что-то более хрупкое, чем колебание воздуха, – главную роль всегда играли формат книг и сырье, из которого они делались. От формы и материала зависит, сколько они живут, сколько стоят, через какое время нужно позаботиться о копии.

Перемена формата влечет за собой немыслимое количество случайных жертв. Все, что не попадает на новый носитель, обречено на исчезновение. В настоящем эта опасность никуда не делась. Начиная с появления персональных компьютеров в 1980-е, если мы не успевали перенести информацию с просто дискеты на дискету в 3,5 дюйма, а потом на CD, а потом на флешку, то частично или полностью теряли данные. Попробуйте сегодня найти компьютер, который прочтет вам дискету! Она принадлежит доисторической эре информатики.

Кинематограф в ХХ веке пережил несколько волн уничтожения, вызванных сменой носителей. Агустин Санчес Видаль подсчитал потери: «Меньше всего материальных свидетельств сохранилось от периода до 1920 года, потому что, когда от одно- или двухбобинных картин (длительностью в 10–30 минут) перешли к полуторачасовым, старые пленки просто стали перерабатывать: из эмульсии восстанавливали соли серебра, а целлулоид шел на расчески и другие предметы. Утрачено около 80 % фильмов той эпохи. На рубеже 1930-х в связи с переходом от немого кино к звуковому старые пленки также систематически уничтожаются – порядка 70 %. И, наконец, в 1950-х накатывает новая волна разрушений после замены легковоспламеняющейся нитроцеллюлозной пленки на безопасную ацетатную. Точной статистики не сохранилось. Если брать Испанию, то от периода с рождения звукового кино до 1954 года у нас осталась примерно половина картин». Каждый шаг прогресса отмечен истреблением.

Мартин Скорсезе показал эти грустные события в «Хранителе времени». Мне особенно ярко вспоминается сцена, в которой целлулоидные пленки с восхитительными фильмами Жоржа Мельеса отправляются на обувную фабрику и превращаются в каблуки. Возмутительная глава в истории вещей: красота сюжетов и образов, рожденных умами пионеров кинематографа, обернулась гребешками и туфлями. В двадцатые годы люди буквально обувались в произведения искусства. Перепрыгивали в них лужи. Причесывались ими. Оставляли в них перхоть. И не подозревали, что это маленькие могилы, памятники обыденному уничтожению.

С вытеснением древних свитков мы, без сомнения, утратили настоящее сокровище: стихи, хроники, приключения, выдумки, идеи. На протяжении веков небрежность и забвение причиняли книгам больше вреда, чем цензура или фанатизм. Но нам также известно, какие огромные усилия прилагались, чтобы спасать книги. Некоторые библиотеки – трудно подсчитать, сколько их было, – предались терпеливому переписыванию всех своих коллекций на новый носитель –