Дорога Токайдо - Лючия Сен-Клер Робсон

— Нет, но принесите мне еще один кувшинчик вина. И скажите, полиция все еще ищет этого беглого комусо?

— Да, господин. — Служанка взглянула на полицейских и на группу выстроившихся каго, носильщики которых недовольно ворчали. — Но вам не нужно беспокоиться — у нас приличное заведение, здесь не бывает преступников. Хотя… — Она наклонилась ниже и зашептала: — Вон тот молодой человек с запада, что сидит за третьим столом от вас, у него еще перевязана голова, он как раз и сражался с этим бродячим священником.

Служанка поклонилась и вернулась в кухонный угол.

Художник тоже сидел один. Также как и Хансиро, он оставил свой длинный меч на стойке у входа. Его шест, увешанный фонарями, сейчас сложенными и плоскими, лежал под скамьей, на которой он расположился.

Лицо разрисовщика фонарей было почти сплошь забинтовано. Из-под повязок выглядывал толстый нос темно-лилового цвета. На ужин художник спросил суп из перебродившей бобовой пасты, заказал много сакэ и теперь сосал все это через камышинку.

Хансиро рассматривал его уголком глаза. Этот человек сражался с княжной Асано, если, конечно, под маской монаха действительно скрывалась она. Впрочем, Хансиро стал уже сомневаться в этом. Судя по результатам боя, княжна, скорее всего, где-то прячется, а воинственный священник — просто еще один сумасшедший, которых много в окрестностях Токайдо.

Неторопливыми движениями Хансиро стал водить бруском из спрессованного черного порошка по смоченной водой поверхности отполированной каменной пластины. Когда и желобке, выбитом на конце камня, скопилось достаточно чернил, он составил письмо в местную управу: «Пройдите через бамбуковые заросли за винокурней и найдите пещеру среди азалий возле большой сосны, у подножия горы. Там лежит убийца, а рядом — доказательства его преступлений. Вход в пещеру завален камнями».

«Не очень-то поэтично», — подумал Хансиро, закончив писать. Он не упомянул о стариках-супругах, которых грабитель пытался убить, чтобы не причинить им лишних неприятностей. Иметь дело с полицией не хотел никто: правосудие Цунаёси имело склонность резко поворачиваться и кусать тех, кто пытался ему способствовать.

Смерть от страха. Накопившаяся карма. Возможно, грабитель будет еще жив, когда власти найдут его, а может, и нет. В любом случае его путь в ад окажется не из приятных. Возможно, в будущем перевоплощении этот бандит вернется в этот мир мушиной личинкой и проживет новую жизнь припеваючи, роясь в останках уничтоженных им же людей.

Ронин сложил письмо и задумался, подбрасывая на ладони две маленькие серебряные монеты. Эти беленькие кружочки немного стоили с тех пор, как Токугава Цунаёси уменьшил содержание серебра в деньгах, чтобы оплатить свои изощренные и роскошные увлечения. Но все же каждая из монет стоила больше, чем служанка в гостинице зарабатывала за два, а может, и за три дня.

Хансиро завернул монеты в один из своих бумажных носовых платков, скрутил его концы и, поманив служанку, отдал ей и сверток, и письмо.

— Отдайте это письмо кому-нибудь из слуг, пусть отнесет на полицейскую заставу, — сказал он. — А то, что находится в этом пакете, поделите с ним.

— Хорошо, ваша честь. Спасибо.

— Скажите слуге, что какой-то путник отдал вам это письмо, а потом пошел дальше в сторону Эдо. Кто он такой, вы, конечно, не знаете.

— Да, господин.

Когда служанка ушла, Хансиро развернул второй лист бумаги, прижал его углы отполированной речной галькой и натер еще чернил. Уверенными и сильными ударами кисти он стал набрасывать, проговаривая вслух, строки старинного стихотворения, которые уже второй день кружились в его мозгу.

Считаю я,

Что дух мой силен,

Но в этом пути,

Где трава мне подушка,

Назад возвращаюсь в мыслях.

Мысли Хансиро возвращались, но не к началу пути, а всего лишь на две ночи назад — в храм, к тому красивому служке и его взгляду, который отозвался теплом и болью у него в паху. Воин из Тосы с горечью понял, что та горячая волна все еще поднимается к его сердцу. Это смешно: он еще не старик, чтобы влюбляться в мальчишек. Хансиро дописал стихотворение:

Как костры, на которых

Рыбачки залива Ами

Выпаривают соль,

Жгучие воспоминания

Горят в глубине сердца!

Служанки уже зажигали фонари — внутри чайного дома маленькие, а перед ним большие квадратные, когда до слуха Хансиро донеслись приближающиеся звуки музыки. В вечернем воздухе звучала песня куртизанок, и очень старая. Печаль жила в сердцах куртизанок уже не один век.

Вот что пронзает сердце горечью невыносимою:

Ночь в пути, путь в лодке, дорога и постоялый двор,

Звуки молитвы из храма в темном лесу среди гор,

Любимый, который ушел, не утомив любимую.

Наружные фонари отбрасывали причудливый свет на фасады зданий, находившихся на другой стороне дороги. Это освещение делало Токайдо похожей на сцену, а путников — на статистов, которые поднимаются на помост, проходят по нему и исчезают. Но вот-вот должны были появиться танцоры.

Когда семь женщин, чью песню услышал Хансиро, прошли мимо гостиницы, продолжая петь и танцевать под удары барабана, некоторые из посетителей «Глицинии» захлопали в ладоши. Мусуи снял свою большую шляпу, и теперь она висела у него за спиной. Лицо его мальчика-слуги было прикрыто шляпой, но Хансиро узнал его по одежде и стройной фигуре. Пока веселая вереница людей двигалась вдоль бамбуковой изгороди, воин из Тосы заставлял себя дышать глубоко и медленно, чтобы не потерять самоконтроль. Наконец музыка и смех затихли вдали.

Пора забыть о мальчиках и выяснить наконец, кто такой на самом деле этот перевязанный забияка с запада. Хансиро взял в руки чайник с сакэ и, держась подчеркнуто прямо, как пьяный, желающий казаться трезвым, пошел, покачиваясь, к скамье, на которой с мрачным видом сидел художник.

— Хорошо молчать и поступать мудро, — прочел Хансиро начало стихотворения и качнул чайником.

— Но еще лучше пить сакэ, пьянеть и плакать, — пробормотал художник сквозь стиснутые зубы: говорить ему мешала боль от удара, нанесенного древком нагинаты.

Хансиро представился как Неосушаемая Чаша, ронин и плохо оплачиваемый учитель фехтования для испорченных сынков низшей знати. Художник с запада заявил, что он Мумэсай — Безымянный, ронин и мало зарабатывающий рисовальщик изображений Бэнкэя на мосту Годзё.

Весь этот вечер Хансиро и Мумэсай пили за старые времена и осушили еще несколько кувшинов сакэ. Они читали нараспев старинные китайские стихи о льющемся через край вине, взмахивая чашами в такт своим словам, когда гостиничные слуги задвинули большие щиты фасада, и продолжали бормотать любимые строки. Стайка служанок, весело щебеча,