Мифы и загадки Октября 1917 года - Юрий Васильевич Емельянов
2 марта после переговоров между Петроградским Советом и Временным комитетом Думы было объявлено о создании Временного правительства. Премьером и министром внутренних дел был назначен руководитель Союза земств князь Г. Е. Львов. Министром иностранных дел стал П. Н. Милюков. Военное министерство возглавил А. И. Гучков. А. Ф. Керенский стал министром юстиции.
Николай II записал в дневнике 2 марта: «Утром пришел Рузский и прочел длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется соц. – дем. Партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2 ½ ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился».
Из Ставки в Псков, где стоял царский поезд, был направлен проект манифеста об отречении царя в пользу наследника – 13-летнего Алексея. В это время из Петрограда были направлены представители Временного комитета Думы – А. И. Гучков и В. В. Шульгин. Они везли свой проект манифеста об отречении царя от престола. Депутация прибыла в 22 часа 2 марта.
Сначала во встрече царя с представителями Думы принимал участие министр двора Фредерикс, а через некоторое время к ним присоединился генерал Рузский. По воспоминанию Шульгина, «государь сидел, опершись слегка о шелковую стену, и смотрел перед собой. Лицо его было совершенно спокойно и непроницаемо… Говорил Гучков. И очень волновался. Он говорил, очевидно, хорошо продуманные слова, но с трудом справлялся с волнением. Он говорил негладко… и глухо».
Гучков, наконец, справился с волнением и стал рассказывать царю, что «происходит в Петрограде… Он говорил правду, ничего не утаивая… Государь смотрел перед собой, спокойно, совершенно непроницаемо. Единственное, что мне казалось, можно было угадать в его лице: «Эта длинная речь – лишняя».
Тем временем генерал Рузский шепотом сообщил Шульгину, что к Пскову двигались грузовики с вооруженными солдатами, которые были задержаны. Рузский не знал, кто направил эти грузовики, а Шульгин не был уверен, что вооруженных людей удастся долго сдерживать.
Когда Гучков кончил речь, Николай II сказал: «Я принял решение отречься от престола… До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея… Но к этому времени я переменил решение в пользу своего брата Михаила… Надеюсь, вы поймете чувства отца». Шульгин заметил: «Последнюю фразу он сказал тише».
Проект манифеста, который привезли с собой Шульгин и Гучков, предполагал отречение Николая II в пользу сына Алексея. После некоторого замешательства посланцы Думы пришли к выводу: «Решение царя совпадало в главном… Алексей или Михаил перед основным фактом – отречением – все же частность… Кроме того, каждый миг был дорог. И не только потому, что по шоссе движутся вооруженные грузовики, которых мы достаточно насмотрелись в Петрограде и знали, что это такое, и которые генерал Рузский приказал остановить (но остановят ли?), но еще и вот почему: с каждой минутой революционный сброд в Петрограде становится наглее, и, следовательно, требования его будут расти. Может быть, сейчас еще можно спасти монархию, но надо думать и о том, чтобы спасти хотя бы жизнь членам династии». В то же время Шульгин писал, что он и Гучков пытались спасти «монархию через отречение».
Шульгин вспоминал, что он думал о «юридической неправильности»: «государь не может отрекаться в пользу брата». Но тут же пришла в голову другая мысль: «Пусть неправильность!.. Может быть, этим выиграется время… Некоторое время будет править Михаил, а потом, когда все угомонится, выяснится, что он не может царствовать, и престол перейдет к Алексею Николаевичу…».
Тем временем царь взял проект манифеста об отречении, привезенный Гучковым и Шульгиным, и вышел из вагона. Оставшиеся в вагоне пустились в дискуссии. По его словам, Шульгин говорил: «Отречение в пользу Михаила Александровича не соответствует закону о престолонаследии. Но нельзя не видеть, что этот выход имеет при данных обстоятельствах серьезные удобства. Ибо если на престол взойдет малолетний Алексей, то придется решать очень трудный вопрос – останутся ли родители при нем или им придется разлучиться. В первом случае, т. е. если родители останутся в России, отречение будет в глазах тех, кого оно особенно интересует, как бы фиктивным… В особенности это касается императрицы… Будут говорить, что она так же правит при сыне, как и при муже… При том отношении, какое сейчас к ней, – это привело бы к самым невозможным затруднениям. Если же разлучать малолетнего государя с родителями, то, не говоря о трудности этого дела, это может очень вредно отразиться на нем. На троне будет подрастать юноше, ненавидящий все окружающее, как тюремщиков, отнявших у него отца и мать… При болезненности ребенка это будет чувствоваться особенно остро».
Николай вернулся, держа в руках бумагу. Шульгин вспоминал, что он протянул Гучкову «две или четыре четвертушки – такие, какие, очевидно, употреблялись в Ставке для телеграфных бланков. Но текст был написан на пишущей машинке». На «четвертушках» было, в частности, напечатано: «В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны… В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и в согласии с Государственной думой признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие нашему брату, нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского… Да поможет Господь Бог России. Николай».
Невозмутимое спокойствие Николая Романова было обманчивым. В своем дневнике от 2 марта он записал: «Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с кот. я переговорил и передал подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!».
Перед своим отъездом в столицу Шульгин попросил Николая Романова написать, что он подписал манифест в 3 часа дня, хотя уже шел 12-й час ночи. Затем он попросил бывшего царя подписать указ Правительствующему Сенату о назначении председателем Совета министров князя Львова.
