Александр Дюма - Графиня де Шарни

В отличие от настороженной тишины, которой был встречен Дюмурье, это молчание было доброжелательным и приветливым.

Робеспьер взошел на трибуну и, со свойственной ему торжественностью, обратился к собравшимся:

— Я отнюдь не принадлежу к тем, кто полагает, что министр не может быть патриотом, и даже не без удовлетворения принимаю обещания господина Дюмурье. Когда он исполнит свои обещания, когда он обуздает наших врагов, вооруженных против нас его предшественниками и теми заговорщиками, что еще и сегодня заправляют в правительстве, несмотря на изгнание некоторых министров, вот тогда, только тогда я, пожалуй, воздам ему хвалу; но даже тогда мне в голову не придет считать, что любой добрый гражданин из этого сообщества не стоит министра: только народ велик, только он, по моему мнению, достоин уважения; погремушка министерской власти перед ним ничто. Именно из уважения к народу, а также и к самому министру я требую, чтобы его появление здесь не сопровождалось почестями, что свидетельствовало бы скорее об упадке общественного сознания. Он просит наших советов. Я, со своей стороны, обещаю давать советы, полезные и ему, и государству. Все время пока господин Дюмурье явными свидетельствами патриотизма и прежде всего реальными услугами отечеству будет доказывать, что он брат всем честным гражданам и народный заступник, он может рассчитывать на нашу поддержку; меня не пугает присутствие в нашем обществе любого министра, однако я заявляю, что в ту самую минуту, как министр будет пользоваться здесь большим авторитетом, нежели рядовой член общества, я потребую его изгнания. Этому не бывать никогда!

Кончив свою язвительную речь, оратор под гром аплодисментов сошел с трибуны; однако на последней ступеньке его ждала ловушка.

Дюмурье в порыве наигранного воодушевления распростер объятия.

— Добродетельный Робеспьер! — вскричал он. — Неподкупный гражданин, позволь тебя обнять!

Несмотря на сопротивление бывшего члена Учредительного собрания, Дюмурье прижал его к своей груди. Присутствовавшие видели лишь объятие; никто не заметил брезгливого выражения лица Робеспьера.

Раздался новый взрыв аплодисментов.

— Ну, комедия сыграна! — шепнул Дюмурье на ухо Бриссо. — Я напялил красный колпак и обнял Робеспьера: теперь моя особа священна.

И действительно, зал и трибуны провожали его до двери криками «ура!».

В дверях молодой человек, исполнявший обязанности распорядителя, обменялся с министром быстрым взглядом и еще более торопливым пожатием руки.

Это был герцог Шартрский.

Время приближалось к одиннадцати. Бриссо вел Дюмурье за собой; оба они торопились к Роланам.

Супруги Роланы по-прежнему жили на улице Генего.

Бриссо предупредил их накануне о том, что Дюмурье по его наущению и совету Жансонне должен представить королю Ролана как министра внутренних дел.

Бриссо тогда же спросил у Ролана, чувствует ли он в себе достаточно сил для такой ноши, и Ролан, со свойственной ему простотой, отвечал, что надеется справиться.

Дюмурье шел ему сообщить, что все сделано.

Ролан и Дюмурье никогда до этого не виделись, они знали друг друга только по имени.

Нетрудно себе представить, с каким любопытством смотрели будущие коллеги друг на друга.

После обмена подходящими к случаю комплиментами — в них Дюмурье выразил Ролану особенное удовлетворение тем, что в правительстве будет состоять столь просвещенный и добродетельный патриот, — разговор, естественно, зашел о короле.

— Вот кто будет чинить нам препятствия, — с улыбкой заметил Ролан.

— Возможно, вы упрекнете меня в простодушии, которое, конечно, меня не украшает, — возразил Дюмурье, — но я считаю короля честным человеком и искренним патриотом.

Видя, что г-жа Ролан ничего не отвечает и лишь улыбается, он спросил:

— Госпожа Ролан со мной не согласна?

— Вы видели короля? — с свою очередь спросила она.

— Да.

— А королеву?

Теперь настала очередь Дюмурье промолчать и улыбнуться.

Ролан и Дюмурье договорились встретиться на следующее утро в одиннадцать часов, чтобы принести присягу.

После Собрания они должны были отправиться к королю.

Была половина двенадцатого; Дюмурье готов был остаться еще; однако для скромных людей, какими были супруги Роланы, это было уже позднее время.

Почему же Дюмурье был готов остаться?

А вот почему!

Быстрого взгляда, которым Дюмурье окинул при входе жену и мужа, оказалось довольно, чтобы он разглядел дряхлость супруга (Ролан был десятью годами старше Дюмурье, а Дюмурье выглядел лет на двадцать моложе Ролана) и богатые формы супруги. Госпожа Ролан, дочь гравера, как мы уже сказали, с раннего детства работала в мастерской отца, а выйдя замуж — в кабинете мужа; труд, этот суровый защитник, помогал девушке сохранить невинность, а супруге — верность.

Дюмурье принадлежал к породе мужчин, которые не могут смотреть на старого мужа без смеха, а на молодую жену — без вожделения.

Вот почему он не понравился ни мужу, ни жене.

И оба они заметили Бриссо и генералу, что уже поздно.

Бриссо и Дюмурье вышли.

— Ну, и что ты думаешь о нашем будущем коллеге? — спросил Ролан супругу, когда дверь за гостями захлопнулась.

Госпожа Ролан усмехнулась.

— Есть люди, — отвечала она, — одного взгляда на которых довольно, чтобы составить о них представление. Проницательный ум, изворотливый характер, лживый взгляд; этот человек выразил огромное удовлетворение патриотическим выбором, явившись тебе объявить об этом; так вот, я не удивлюсь, что рано или поздно именно он выгонит тебя в шею.

— Я точно такого же мнения, — согласился Ролан.

И оба они, со свойственной им безмятежностью, улеглись спать, не подозревая, что железная десница Судьбы только что кровавыми буквами начертала их имена на скрижалях революции.

На следующий день члены нового кабинета министров присягнули на верность Национальному собранию, после чего отправились в Тюильри.

Ролан был в башмаках со шнурками: ему, вероятно, не на что было купить пряжки; он был в круглой шляпе, так как другой никогда и не надевал.

Он отправился в Тюильри в своей обычной одежде и оказался последним в ряду коллег-министров.

Церемониймейстер, г-н де Брезе, пропустил пятерых министров, а Ролана остановил.

Ролан не понимал, почему его не пускают.

— Я тоже министр, как и они, — сказал он, — к тому же министр внутренних дел!

Однако его слова не произвели на церемониймейстера никакого впечатления.

Дюмурье все слышал и вмешался.