Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа
Он никогда не считал себя мастером расчетов, но, даже так, пришел к выводу, что с учетом непредвиденных обстоятельств и отклонений ему придется сделать как минимум пятьдесят миллионов шагов, прежде чем он увидит море, если ему вообще когда-нибудь удастся его увидеть.
Пятьдесят миллионов шагов!
Чувствовал ли он в себе силы сделать хотя бы первый?
Пятьдесят миллионов шагов означали пятьдесят миллионов следов, которые он оставит позади, неизбежно выдавая свое присутствие бесчисленным опасным врагам.
Как этого избежать? Он осознал, что крайне важно не допустить, чтобы какой-нибудь дикарь пришел к выводу, что по окрестностям бродит чужак – босой и одинокий, идеально подходящий для того, чтобы стать обедом для целого племени свирепых каннибалов.
Во время долгих морских переходов было принято коротать время разговорами на любые темы, и ему вспоминались жуткие рассказы старого боцмана, бывшего работорговца на африканских берегах, который клялся на Библии, что более чем один его сообщник оказался на вертеле, как самый откормленный из свиней.
С пугающей частотой и нездоровым удовольствием тот упоминал кровавые оргии туземцев «царства Бенин», и Леону Боканегре было совершенно не ясно, где же, черт возьми, находилось это ужасное царство.
Может, его границы начинались в ста метрах от берега Чада, а может, в тысячах дней пути – никто не мог этого утверждать. Так же, как никто не мог сказать наверняка, распространились ли столь мрачные обычаи на жителей соседних земель.
«Из огня да в полымя», – как-то раз сказал Сиксто Молинеро.
Такой, казалось, была его печальная судьба в последнее время, и именно этим закончились бы его скитания, если бы он не научился быть хамелеоном джунглей, проведя столько времени хамелеоном морей.
Ему предстояло изучить мир, в который он попал, почти так же хорошо, как он знал тот, который оставил позади. Поэтому первые проблески рассвета застали его на вершине большого дерева, спрятанным в точке, откуда открывался вид на большую часть озера, вплоть до водной глади.
Запела жаворонок.
Или, по крайней мере, Леону Боканегре так показалось, хотя различить ее он не мог, да и не знал, водятся ли в этом уголке планеты жаворонки.
Что бы это ни было, оно звучало обнадеживающе в тишине джунглей, которая воцарилась незадолго до рассвета, словно шумные ночные обитатели устроили себе передышку перед приближением дня.
И это был тихий, свежий и ароматный рассвет: поверхность озера лишь слегка волновалась под дуновением легкого ветерка, а белесый туман медленно рассеивался над кронами самых высоких деревьев, напоминая страстную любовницу, осторожно разрывающую объятия, соединявшие ее с возлюбленным.
Некоторые тени двигались.
Сонные антилопы подходили к озеру, будто пробуждаясь, чтобы утолить жажду; маленькие серые кулички бегали вдоль берега, клюя грязь тут и там; многочисленное семейство фламинго поднялось в воздух вдали и полетело прямо к тому месту, где человек за ними наблюдал, чтобы пролететь над его головой и исчезнуть на западе.
На рассвете почти все пейзажи очень красивы, так же как почти все дети прекрасны в раннем возрасте.
«Потом, к сожалению, все меняется.
Дети взрослеют, становятся мужчинами, крадут, насилуют и убивают. Солнце поднимается над горизонтом, обжигает землю, и под его светом и жаром создания начинают пожирать друг друга.
Ему предстояло понять, как они это делают.
Для Леона Боканегры мир, в который он ступил, был словно новая планета, и он знал, что, если хочет выжить, первым делом ему нужно изучить ее в деталях.
На это ушел почти месяц.
Месяц, в течение которого он почти не отходил от озера, наблюдая с тщательностью и интересом человека, осознающего, что от этого зависит его жизнь, за каждым животным и каждым растением; за каждым движением и привычкой; за каждым ритуалом; за каждым способом охоты и смерти. Он обладал особой способностью, которую развил за последнее время, запоминая мельчайшие детали всего, что происходило вокруг.
Человеческий мозг – это непостижимая загадка, которая становится еще более непостижимой, чем больше в нее углубляешься. Поэтому Леон Боканегра сам удивился, обнаружив у себя неожиданные способности к восприятию и анализу, несмотря на то что его жизнь до сих пор проходила в монотонной нормальности в пределах корабля, моря, навигации и их весьма конкретных условий.
Он всегда считал себя простым человеком своего дела, хорошим профессионалом, который, казалось, впитал морскую науку с молоком матери. В его послужном списке не было других пятен, кроме того, что он не предвидел, как худший шторм застанет его в худшем месте и в худший момент.
Из-за этого он никогда не видел необходимости исследовать другие аспекты своего разума.
Но с момента кораблекрушения настоятельная потребность выжить начала открывать в его мозгу ржавые двери и скрытые окна; двери и окна, которые показали, что до сих пор он обитал лишь в самой убогой комнате великолепного дворца, полного светлых салонов, уютных покоев и причудливых кабинетов.
Каждый день был для него либо днем восторженных исследований, либо глубоких размышлений, ведь его задача заключалась в том, чтобы разработать тщательный план, позволяющий достичь далекой цели, не потеряв при этом ни жизни, ни свободы в процессе приключений.
Пятьдесят миллионов шагов через дикий неизведанный континент нельзя было сделать вслепую.
Даже один шаг, если на кону всё, что у тебя есть!
Жизнь.
Первая обязанность любого мозга – изобретать способы, чтобы продолжать получать наилучшее возможное кровоснабжение, и в этом отношении мозг Леона Боканегры прилагал максимум усилий.
Именно так, после долгих раздумий и анализа, он, казалось, нашел способ избежать того, чтобы следы, которые неизбежно пришлось бы оставлять, стали главной причиной его гибели.
На следующий день он начал вырезать себе сандалии из дерева амбай, которое ему показалось самым легким, прочным и удобным из всего, что можно было найти поблизости.
Он закрепил их ремешками из кожи газелей, которых время от времени охотился с помощью простого лука и тяжелого копья, сделанного из железного прута. Надев сандалии и убедившись в их удобстве, он прошелся по мягкой земле, чтобы внимательно изучить оставляемые следы.
Он не смог удержаться от довольной улыбки.
Следы были четкими, глубокими и безошибочными, и каждый, кто наткнулся бы на них, сразу бы решил, что здесь прошел взрослый, довольно крупный мужчина.
Но всякий, кто попытался бы его преследовать, чтобы поймать, совершил бы комическую ошибку, потому что чем быстрее он бы гнался за ним, тем дальше бы удалялся от своей добычи.
Леон
