Кавказская слава России. Время героев - Владимир Александрович Соболь
Валериан смотрел, как проносится мимо страшная, почти неуправляемая сила, и вдруг вспомнил, как чуть меньше десяти лет назад он также стоял на холме и ждал приступа анатолийской конницы. Тогда майор, командир эскадрона александрийских гусар полагал, что поток тел лошадиных и человеческих вот-вот захлестнет его и утопит. Что, наверное, и случилось бы, если бы не храбрость седьмого егерского полка, не твердость генерала Земцова, успевшего выстроить каре, небольшую подвижную крепость, о которую разбилась атака турок под Рущуком. Сейчас эти лихие всадники были на его стороне, но Валериан понимал, что управлять этой силой нисколько не легче, чем противостоять ей в открытую.
Следом за конницей двинулась артиллерия, все полтора десятка пушек – батарея двенадцати фунтовых и две конные роты шестифунтовых. Волы и лошади упирались мощными ногами в каменистую землю, с усилием, взмахивая головами, тянули чугунные чудища, совсем недавно громившие камень, плющившие мясо, дробившие кости.
Валериан, продолжая удерживать обнаженную шашку, повернулся к начальнику штаба:
– Маловато прислуги, Мориц Августович.
Тот тяжело вздохнул и ответил незамедлительно:
– Половину повыбили, ваше сиятельство. Это, если в общем считать. Тяжелым орудиям легче пришлось, их испанец удачно поставил. А полевые подвезли ближе, так по ним стрелки со стен просто на выбор лупили. Как в куропаток.
– Прикажите, господин подполковник, командирам батальонов выделить людей посмышленее, чтобы пополнить артиллеристов. Пушки нам сейчас важнее всего.
Коцебу повел головой, словно бы воротник мундира сдавил ему шею совсем уж невыносимо.
– Сказать – скажу, ваше превосходительство. Но пехоте и самой тяжко пришлось. Сейчас вы увидите…
Ван-Гален шел с первым батальоном апшеронцев, шага на два отступив от Мартыненко. Майор с трудом нес свое огромное тело, подволакивал ногу, задетую шашкой во время штурма, но никто и подумать не мог предложить командиру коня, одного из захваченных в крепости. Он напрягался изо всех сил, но Ван-Гален, глядя на бугристую, словно бы каменную спину командира, знал, что не одна физическая боль мучает отчаянного майора. Дон Хуан и сам боялся обернуться, посмотреть на шеренги солдат, с которым накануне бежал к стенам, карабкался по лестницам, пробивался по улицам горского селения.
По неизвестному ему до сих пор обычаю, русские не смыкали рядов во время победного марша, оставляя пустыми места погибших, раненых и пропавших. И теперь батальонные колонны зияли страшными проплешинами, словно бы картечь или цепные ядра вырывали из тела воинской части огромные куски общей жизни.
Валериан сцепил челюсти и выехал вперед на два конских корпуса. Ни один офицер, даже начальник штаба не посмел ему следовать. Это он, генерал, командующий отдельным отрядом, посылал безжалостно своих людей под пули, шашки, ядра, струи кипятка, каменные обвалы, и только он обязан был принять мрачный отчет живых и светлую память о мертвых.
Мартыненко повернул голову влево, взмахнул шпагой и тотчас же сухо треснули три барабана, отрывисто, коротко, четко. Палочки выбили стаккато по туго натянутой коже и замерли. И только слитные удары подошв отсчитывали темп и ритм победного невеселого марша. «И хорошо, – подумал Ван-Гален. – Хорошо, что не гремят каблуки с подковками, как на полковом плацу, не заглушают последние крики тех, кто навсегда остался в Хозреке…»
Когда они пробились к воротам и впустили командующего с казаками и конвоем, Мартыненко повел батальон с внутренней стороны стены, сбивая, отшвыривая прочь защитников укрепления. Разрозненные группы лакских воинов не могли удержать мощный напор апшеронцев – огромных, яростных, уставивших щетину штыков. Кто успевал выстрелить, должен был тут же бежать опрометью, чтобы его не накололи тонкие острые зубья. Шашки, кинжалы – все было бессильно против ровного, энергичного марша дисциплинированной русской пехоты. Но скоро мартыненковские шеренги встретили грузин, перемахнувших стены и тоже двигавшихся по периметру крепости. Тогда майор приказал повернуть и подниматься по улицам города, проверяя каждый дувал, каждую саклю, как потребовал князь Мадатов. Вот тогда начался ад кромешный. Ван-Гален не был в Сарагосе, когда ее штурмовали войска маршала Ланна [31], но предполагал, что французам также приходилось выбивать защитников из каждого дома, каждой щели, как теперь досталось русским войскам в кавказском селении.
Так получилось, что он повел за собой десяток солдат, что-то около половины взвода. Хотя по сути командовал группой не он, а сухой, жилистый унтер-офицер с короткой фамилией, которую Ван-Галену удалось довольно легко запомнить. Резкое, двусложное слово, которое дон Хуан выкрикивал на коротком выдохе, звучало почти приказом, ударом, знаком, сигналом к действию. «Orloff!» – кричал дон Хуан, указывая саблей в сторону очередного строения, и унтер уже кидал солдатам фразы на понятном им языке. Майор мог различить в этих тирадах одно-два слова, выученных в компании Якубовича, но самым существенным было то, что солдаты понимали Орлова и подчинялись безоговорочно. Словно бы через унтера и сам дон Хуан распоряжался этими чужими, но вверенными ему жизнями.
«Orloff!..» Шестеро, среди них сам Орлов, подбегают к высокому забору, обмазанному давно высохшей глиной, стреляют поверх, внутрь двора, не целясь, и первая тройка, один солдат за другим протискиваются в узкую щель калитки. Вторая спешно перезаряжает пустые ружья. Сам Ван-Гален с саблей в одной руке и пистолетом в другой показывает оставшимся на улице, что надо держать под прицелом оба видимых прохода. Во дворе заходится лаем невидимый пес, рычит, визжит, умолкает. Кричат на непонятном языке люди, слышатся еще выстрелы, один-два, звенят удары стали о сталь, потом ухающие шлепки твердого в мягкое, все стихает… Вдруг начинает истошно визжать женщина и умолкает также внезапно. Через несколько минут показывается группа Орлова, все вымазанные кровью, но, кажется, только чужой.
– Чисто? – задает Ван-Гален один из немногих выученных вопросов.
– Теперь чисто, – мрачно бросает ему Орлов, и команда перебегает к следующему дувалу…
Ван-Гален уже перестал считать, сколько домов они так просмотрели, очистили, оставили свободными от их обитателей. Жестокость русских его не пугала. Он сам был профессиональным солдатом уже двадцать лет без малого, хорошо знал, как берут крепости и что следует за тем, как осаждающие врываются в город. Неприятель бросает оружие – мы соберем трофеи. Осажденные сопротивляются – мы возьмем еще больше. Так рассуждали солдаты всех армий, в которых ему довелось воевать, – испанской, английской, немецкой, голландской. И дон Хуан не мог отыскать причин, по которым русские обязаны быть другими. Упорство мужчин и женщин Хозрека его тоже не удивляло. Точно так же сражались крестьяне в Кастилии,
