Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений - Вероника Михайловна Тушнова

а хотел – молчала…

Но гибкости душевной есть предел,

и есть конец

у каждого начала.

Меня одну во всех грехах виня,

все обсудив

и все обдумав трезво,

желаешь ты, чтоб не было меня…

Не беспокойся –

я уже исчезла.

«А может быть, останусь жить?..»

А может быть, останусь жить?

Как знать, как знать?

И буду с радостью дружить?

Как знать, как знать?

А может быть, мой черный час

не так уж плох?

Еще в запасе счастья часть,

щепотка крох…

Еще осталось: ночь, мороз,

снегов моря

и безнадежное до слез –

«Любимая!».

И этот свет, на краткий миг,

в твоем лице,

как будто не лицо, а лик

в святом венце.

И в три окна, в сугробах, дом –

леса кругом,

когда февраль, как белый зверь,

скребется в дверь…

Еще в той лампе фитилек

тобой зажжен,

как желтый жалкий мотылек,

трепещет он…

Как ночь души моей грозна,

что делать с ней?

О, честные твои глаза

куда честней!

О, добрые твои глаза

и, словно плеть,

слова, когда потом нельзя

ни спать, ни петь.

…

Чуть-чуть бы счастья наскрести,

чтобы суметь

себя спасти, тебя спасти,

не умереть!

«Нам не случалось ссориться…»

Нам не случалось ссориться, –

я старалась во всем потрафить.

Тебе ни одной бессонницы

не пришлось на меня потратить.

Не добычею,

не наградою, –

была находкой простою,

оттого, наверно, не радую,

потому ничего не стою.

Только жизнь у меня короткая,

только твердо и горько верю:

не любил ты свою находку –

полюбишь потерю.

«Человек живет совсем немного…»

Человек живет совсем немного –

несколько десятков лет и зим,

каждый шаг отмеривая строго

сердцем человеческим своим.

Льются реки, плещут волны света,

облака похожи на ягнят…

Травы, шелестящие от ветра,

полчищами поймы полонят.

Выбегает из побегов хилых

сильная блестящая листва,

плачут и смеются на могилах

новые живые существа.

Вспыхивают и сгорают маки.

Истлевает дочерна трава…

В мертвых книгах

крохотные знаки

собраны в бессмертные слова.

«Сгорели рощи…»

Сгорели рощи,

травы посерели,

морозы предвещает тишина.

Вы замечали мужество сирени?

Под первым снегом

зелена она.

Ей очень страшно по ночам,

когда

весь мир до звезд

раскрыт и обнажен,

и ветер режет медленным ножом,

и каменной становится вода.

Все толще лед

на беззащитной коже,

все тяжелее снежные пласты…

Ее приговоренные листы

беззвучно задыхаются от дрожи.

А поутру ты видишь, что она

стоит в снегу.

Мертва, но зелена.

«Чистый, лучистый…»

Чистый, лучистый

на землю лег

первый осенний снег…

Ну почему так ты далек,

милый мой человек?

Мне бы из снега снежки лепить,

мне бы тебя

без оглядки любить,

счастливый твой слушать смех,

пить с твоих губ снег…

Мне бы дров принести,

огонь развести,

картошку испечь в золе,

и чтоб ночь была

и метель мела

по нашей с тобой

земле.

Денек да денек, да еще денек,

человечий недолог век…

Чистый, лучистый,

на землю лег

первый осенний снег.

«Тебе знаком сумбур ночей…»

Тебе знаком сумбур ночей,

бессонницы знакомы,

тебе знаком язык вещей,

подводных дум законы…

Что мы с тобою колдуны –

узнала в первый день я;

чернели в море валуны,

как лежбище тюленье.

Меж ними лунная вода

безжизненно сверкала,

светилась облаков гряда

и пепельные скалы.

И влага лунная лилась

сквозь перистые листья

на ту тропу, где в первый раз

с тобою обнялись мы.

Теперь-то ясно – неспроста

в полночном мире в этом

светилась даже темнота

потусторонним светом…

Мы не стары, и не мудры,

и счастливы едва ли,

но сколько же мы с той поры

с тобой наколдовали!

«Терпеливой буду, стойкой…»

Терпеливой буду, стойкой,

молодой, назло судьбе!

Буду жить на свете столько,

сколько надобно тебе.

Что тебе всего дороже,

то и стану я дарить.

Только ты меня ведь тоже

должен отблагодарить –

молодым счастливым взглядом

в тихом поле, при луне,

тем, что ты со мною рядом –

как с собой наедине.

Правдой сердца, словом песни,

мне родной и дорогой,

даже если, даже если

ты отдашь ее другой.

«Нельзя за любовь – любое…»

Нельзя за любовь – любое,

нельзя, чтобы то, что всем.

За любовь платят любовью

или не платят совсем.

Принимают и не смущаются,

просто благодарят.

Или (и так случается!)

спасибо не говорят.

Горькое… вековечное…

Не буду судьбу корить.

Жалею тех, кому нечего

или некому

подарить.

«Летит, как подбитая птица…»

Летит, как подбитая птица,

оранжевый парус косой.

Взрывается, блещет, дымится

морская гремучая соль.

Все море в холмах и оврагах,

зеленое, словно трава…

И вздумал же хвастать отвагой

какой-то сорвиголова!

Камней ослепительный глянец,

сверканье воды и небес…

В нем, словно летучий голландец,

оранжевый парус исчез.