Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин

И, вползая на низенький вал,

Лопухов и дремучей крапивы

Неуёмный прибой бушевал.

Было весело пальцами трогать

Месяц, гнутый, как филина коготь,

Под берёзой, на дне родника,

Чтоб в студёном струеньи по локоть

Загорелая ныла рука.

Или зорь золотые серёжки

Обрывать на пахучем горошке,

Где, омытые свежей росой,

Повиликой заросшие стёжки

Пахнут тёплой землёй и грозой.

А когда закипала в долинах

Перекличка ночей соловьиных, —

Петь и плакать меж лунных дерев,

От весны, от садов тополиных,

От неясной тоски охмелев.

Всё вам чудилось ночью недлинной,

Что роман оживает старинный,

И, пруды поволокой обвив,

Смотрит в окна цветущей калиной

Тень тургеневской чистой любви.

Всё казалось: за полем, за чащей

Мимо мчится жених настоящий,

Чтобы снова исчезнуть в былом,

И черёмуха тройке летящей

Машет белым лебяжьим крылом.

Вот и юность над речкой полесской

Отзвенела капелью апрельской…

Чем же кончились девичьи сны?

Может, долей учительши сельской,

Просто ль – мужем забитой жены…

(В чёрном омуте ночи имперской

Только эти дороги ясны.)

Там, где девочкой русой росли вы,

Я ходил по-иному счастливый, —

Так же плыл над садами рассвет,

Так же пел родничок говорливый,

Из-под пня пробиваясь на свет.

Только клумбу пред ним без прополки

Заглушило татарником колким,

Дом, рассыпавшись, сполз под откос,

И альбом на разломанной полке

Пухлой лёссовой пылью зарос.

Меж обложек – бумажная каша.

Сохранился плешивый папаша —

Земский писарь: усы да мундир, —

Да ещё фотография ваша —

Девяностых годов сувенир.

Ночь

Луны в августе над Окою

Красноваты и широки.

В голубином ночном покое

Чуть колышутся тростники.

Пахнут хмелем сухим баштаны,

Мятой сонною, луговой.

Звёзды,

Синие как тюльпаны,

Низко-низко над головой.

Слышно:

Вышел с разъезда скорый,

Шпалы стонут под изволок.

Замирает у семафора

Дальний стрелочника рожок.

В крайних улицах —

                тихо, пусто…

Ночь пробродишь всю напролёт,

Сам не зная, какое чувство

И зачем, и куда зовёт.

Разметавшись по всем дорогам,

В тёплом сне молодых ракит,

Над Рязанью и Таганрогом

Вот такая же ночь стоит.

И такие ж, как я, ребята

Провожают подруг, не спят.

Так и надо им…

Ну а я-то?

Что мне – горе чужих ребят?

Я не думаю о подруге.

…Спотыкаясь впотьмах, шепчу:

«Что мне девушки всей округи, —

Я и видеть их не хочу!

Я – такой… Я совсем не лирик.

Да!»

…А звёзд бесконечный шлях

Всё светлей на ночных лугах.

У заставы бродячий лирник

Спит, раскинувшись в лопухах.

Я ему говорю, вздыхая:

«Дед, а я вот хожу… ищу…

Может, всё-таки есть такая,

О которой теперь грущу?

С ней одной повстречаться мне бы…

Чем я хуже других ребят?..»

Лирник спит.

Розовеет небо.

Тише тополи говорят.

На лимане

Мне всё равно.

Но в этот час,

Когда прилив гремел ещё

И синий свет дрожал, лучась

Почти у самых щёк

В летящих каплях, —

Это дождь

Был тёпел на твоих губах,

Бубнил в намокший макинтош,

И он резиной пах.

И кто-то хлюпался в куге.

И, опрокидываясь в дол,

Как аист – на одной ноге

Дремал в воде костёл.

Да под водой звезды игла,

Скользя, мерцала, как блесна.

Покачиваясь, ночь плыла,

Навек не зная сна.

Я знал, что это наяву

Не клочья мокрой темноты,

Не ночь – года мои плывут

Со всем пережиты́м.

И может быть, за все дела,

За жизни час любой

Наградой эта ночь была

С звездой. С дождём. С тобой.

Тишина

Двенадцать.

Привод замирает со стоном.

И чувствуешь ноющую тишину,

Как будто на судне,

Открывшем кингстоны,

Уходишь версты полторы в глубину.

Двенадцать.

Шабашит последняя смена.

В огромном цеху —

Присмиревшем, ночном —

Становится слышно, как бьётся о стены,

Как глухо пульсирует степь за окном.

Там воду сосут тростниковые стебли,

В струну выпрямляются листья куги,

Тмин тянется, от напряженья колеблясь,

И на четверть за ночь растут лопухи.

На перьях вырея, шершавых и острых,

Крупинки ещё колыбельной земли,

Он вынес их в ночи свирепого роста,

К теплу пробиваясь в зелёной пыли.

В те ночи, что ходят в степи с тракторами,

Девичьи зазывные песни поют,

Над плавнями тонко звенят комарами,

Зовут и зовут, и дышать не дают…

Двенадцать.

Завод закрывает ворота.

А нам до посёлка – четыре версты

Над Доном, по берегу, где огороды,

Ольшаник и дикой малины кусты.

Нам видно,

Как в кузнице, возле совета

В два молота тянут тележную ось,

И пламя взлетает к деревьям,

И с веток,

Чадя, светляки рассыпаются врозь.

А рядом —

Роса на широкой леваде,

На белых черешнях, где, осоловев,

Как щёлканье струй родниковых

В прохладе

Считает всю ночь серебро соловей.

Нам долго стоять здесь,

Намокшим по пояс:

В саду твоём – мальвы, куда ни ступи, —

Пока соловей замолчит, успокоясь,

Покамест пройдёт мариупольский поезд

И стихнет гудок паровозный в степи.

Лес заповедный

На затравевших берегах

Берёзы облик – рус,

И теплится в его ногах

Мерцанье тихих русл.

Ленивые плывут ручьи

Под соловьиный щёлк,

И ясен, хоть узор строчи,

Воды зелёный шёлк.

Под ним

На бой пройдёт налим,