Спой мне, иволга… - Николай Алексеевич Заболоцкий

Обняв ее, ликует и горит.

Из облаков изваянные розы

Свиваются, волнуются и вдруг,

Меняя очертания и позы,

Уносятся на запад и на юг.

И влага, зацелованная ими,

Как девушка в вечернем полусне,

Едва колеблет волнами своими,

Еще не упоенными вполне.

Она еще как будто негодует

И слабо отстраняется, но ей

Уже сквозь сон предчувствие рисует

Восторг и пламя августовских дней.

1957

Когда бы я недвижным трупом

Когда бы я недвижным трупом

Лежал, устав от бытия,—

Людским страстям, простым и грубым,

Уж неподвластен был бы я.

Я был бы только горстью глины,

Я превратился бы в сосуд,

Который девушки долины

Порой к источнику несут.

К людским прислушиваясь тайнам

И к перекличке вешних птиц,

Меж ними был бы я случайным

Соединением частиц.

Но и тогда, во тьме кромешной,

С самим собой наедине,

Я пел бы песню жизни грешной

И призывал ее во сне.

1957

Снежный человек

Говорят, что в Гималаях где-то,

Выше храмов и монастырей,

Он живет, неведомый для света,

Первобытный выкормыш зверей.

Безмятежный, белый и косматый,

Он порой спускается с высот,

И танцует, словно бесноватый,

И в снежки играет у ворот.

Но когда буддийские монахи

Со стены завоют на трубе,

Он бежит в смятении и страхе

В горное убежище к себе.

Если эти россказни – не бредни,

Значит, в наш всеведающий век

Существует все-таки последний

Полузверь и получеловек.

Ум его, как видно, не обширен,

И приют заоблачный суров,

И ни школ, ни пагод, ни кумирен

Не имеет этот зверолов.

В горные упрятан катакомбы,

Он и знать не знает, что под ним

Громоздятся атомные бомбы,

Верные хозяевам своим.

Никогда их тайны не откроет

Гималайский этот троглодит,

Даже если, словно астероид,

Весь пылая, в бездну полетит.

Но пока над свежими следами

Ламы причитают и поют,

И пока, расставленные в храме,

Барабаны бешеные бьют,

И пока тысячелетний Будда

Ворожит над собственным пупом,

Он себя сравнительно не худо

Чувствует в убежище своем.

Там, наверно, горного оленя

Он свежует около ключа

И из слов одни местоименья

Произносит, громко хохоча.

1957

Стирка белья

В стороне от шоссейной дороги,

В городишке из хаток и лип,

Хорошо постоять на пороге

И послушать колодезный скрип.

Здесь, среди голубей и голубок,

Меж амбаров и мусорных куч,

Бьются по ветру тысячи юбок,

Шароваров, рубах и онуч.

Отдыхая от потного тела

Домотканой основой холста,

Здесь с монгольского ига висела

Этих русских одежд пестрота.

И виднелись на ней отпечатки

Человеческих выпуклых тел,

Повторяя в живом беспорядке,

Кто и как в них лежал и сидел.

Я сегодня в сообществе прачек,

Благодетельниц здешних мужей.

Эти люди не давят лежачих

И голодных не гонят взашей.

Натрудив вековые мозоли,

Побелевшие в мыльной воде,

Здесь не думают о хлебосолье,

Но зато не бросают в беде.

Благо тем, кто смятенную душу

Здесь омоет до самого дна,

Чтобы вновь из корыта на сушу

Афродитою вышла она!

1957

Гомборский лес

В Гомборском лесу на границе Кахети

Раскинулась осень. Какой бутафор

Устроил такие поминки о лете

И киноварь с охрой на листья растер?

Меж кленом и буком ютился шиповник,

Был клен в озаренье и в зареве бук,

И каждый из них оказался виновник

Моих откровений, восторгов и мук.

В кизиловой чаще кровавые жилы

Топорщил кустарник. За чащей вдали

Рядами стояли дубы-старожилы

И тоже к себе, как умели, влекли.

Здесь осень сумела такие пассажи

Наляпать из охры, огня и белил,

Что дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже,

А клен, как Мурильо, на крыльях парил.

Я лег на поляне, украшенной дубом,

Я весь растворился в пыланье огня.

Подобно бесчисленным арфам и трубам,

Кусты расступились и скрыли меня.

Я сделался нервной системой растений,

Я стал размышлением каменных скал

И опыт осенних моих наблюдений

Отдать человечеству вновь пожелал.

С тех пор мне собратьями сделались горы,

И нет мне покоя, когда на трубе

Поют в сентябре золотые Гомборы,

И гонят в просторы, и манят к себе.

1957

Венеция

Покуда на солнце не жарко

И город доступен ветрам,

Войдем по ступеням Сан-Марко

В его перламутровый храм.

Когда-то, ограбив полмира,

Свозили сюда корабли

Из золота, перла, порфира

Различные дива земли.

Покинув собор Соломона,

Египет и пышный Царьград,

С тех пор за колонной колонна

На цоколях этих стоят.

И точно в большие литавры,

Считая теченье минут,

Над ними железные мавры

В торжественный колокол бьют.

И лев на столбе из гранита

Глядит, распростерший крыла,

И черная книга, раскрыта,

Под лапой его замерла.

Молчит громоносная книга,

Владычица древних морей.

Столица, темна и двулика,

Молчит, уподобившись ей.

Лишь голуби мечутся тучей,

Да толпы чужих заправил

Ленивой