Собрание произведений в 2 томах. Том I (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон
в жёлтых листьях беспорядок.
Возвращённой тишины
окна вечера полны.
Поздно. Августа конец.
Ветви сада на стене.
Только ты светла, как будто
за окном июль и утро,
что увидел я, проснувшись
от громо́в, дождя и моря…
2.
Наш сад от ветра пострадал.
Ещё дождей ночных вода
с листа на лист, с листа на землю
спадает и пои́т песок,
но уже подняли лицо
цветов разогнутые стебли,
и утра влажного туман
уже поднялся над ветвями.
Как хорошо, любуясь Вами,
смотреть на мир, доступный нам!
3.
В нашей быстрой разговорной речи
трудно процитировать стихи.
Для стихов — условленные встречи,
свечи, сцены, тишина — для них.
Но в любой беседе, речь стреножа,
не пуская прочие слова,
на моих губах одно и то же:
полстроки — «Печаль моя светла!»
〈1966〉
50
Не только ветреным свиданьем,
не только профилем медальным,
не только потому, что Вакх
со мной делился южной данью,
родив во мне восторга «ах!»
Вы отворили парк осенний,
внутри которого как будто
забытое светлело утро,
когда я свадебным оленем
спешил к Вам, с тихой ланью спутав!
〈19 декабря〉 1966
51–54. АЗ ЗА!
Сууууслову В. А.
О Хлебникове
Гром — герб, брег — морг.
Я ем змея.
Веер Велимира долог как голод, а Рим — ил евреев.
Рим и лев — Велимир,
вол слов, вол слов,
лов слов!
Гот речи и чертог:
«То ломя лад, дал я молот,
долом иду: язя уди, молод!»
Рем умер —
горя рог.
Ужель я — Ромул?.. У моря лежу.
Рай
Сел. Лес.
Я или лилия?
Рад Еве я и я Еве дар.
Кон Евы — венок,
а кон от меня — я нем; тон ока —
озера цвета, а те в царе зоо.
Я лев, веля, веля я лев!
Восторгу жив: вижу грот сов.
Мак. Дол. Я мёртв — он. Нов трём я лодкам:
покоя, алгебры, духа. Ах! у дыр беглая окоп —
уведу деву!
Ужель лежу
и нет тени?
Художник
Город дорог.
Искать такси.
Дом мод.
Возле леди сидел, ел зов
баб,
пил вино — он и влип.
Тут, тут и тут.
Мастер трет сам.
Ясен кобылу улыбок неся.
Отцу пел, инвалиду, удил, а в Ниле пусто:
«Кабы рад да рыбак!» или «А то к ужину унижу кота».
Боль. Лоб.
Театр ос — срам! шок!
Толпа — плот.
SOS!..
Кошмар ссор тает:
улетел: ууууу….
Зоосад
Мясо лосям!
Тюлень не лют,
сыт.
Тыссс!
Во, зверь! — рев, зов!
У ямы — «Мяу!»
Ишак у каши.
Акт. Еда. Час уток. Кот усач, а детка.
〈22–23? декабря 1966〉
55. Маленькая дань Баркову
Я бес, — —
Меня — убей! — я нем.
Херов орех.
‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧
‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧
‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧
‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧ ‧
28 декабря 1966
56
Не сю, иную тишину,
как конь, подпрыгивая к Богу,
хочу во всю её длину
озвучить думами и слогом,
хочу я рано умереть
в надежде: может быть, воскресну,
не целиком, хотя б на треть,
хотя б на день, о день чудесный:
лесбийская струя воды
вращает мельницы пропеллер,
и деве чьи-то сны видны,
когда их медленно пропели,
о тело: солнце, сон, ручей!
соборы осени высоки,
когда я 〈в〉 трёх озёр осоке
лежу я Бога и ничей.
〈1966?〉
57
В пустых домах, в которых всё тревожно,
в которых из-за страха невозможно —
я именно в таких живу домах,
где что ни дверь, то новая фоби́я,
я в них любил и в них меня любили,
и потерять любовь был тоже страх.
Любое из чудовищ Нотр-Дама
пустяк в сравненье ну хотя бы с дамой,
что кем-то из времён средневековья
написана была на полотне,
затем сфотографирована мне,
как знак того, что мир живёт любовью.
Не говорю уже об утвари другой,
но каждая могла бы быть тоской,
которой нет соперниц на примете:
любая вещь имеет столько лиц,
что перед каждой об пол надо, ниц;
ни в чём нет меры, всё вокруг в секрете.
Не смею доверяться пустоте,
её исконной, лживой простоте,
в ней столько душ, не видимых для глаза,
но стоит только в сторону взглянуть,
как несколько из них или одну
