Собрание произведений в 2 томах. Том II (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон
2
Я не перечитывал написанного, потому что новое утро не обозначило следующего дня, но помня, что в конце записей я размышлял о своей семейной картине, сразу же соединю паузу со второй, которая обязательно когда-нибудь да последует, любимым занятьем моей жены. Мы прожили с ней длинный перечень всевозможных вариантов, и тем не менее только совсем недавно я узнал, что самым приятным проявлением жизни она считает дарение подарков. Когда она мне сказала об этом, я не только восхитился ею, но и воспринял такую прихоть как самое верное и моё желание, скорее даже как самое счастливое желание, осуществлять которое сам я был неспособен. В этой прихоти сказалась не столько доброта, сколько мудрость и опять же умение осязать радость. Многие, возможно, приписали бы моей жене оправдание её достоинств постоянным общением с недалёкой и близкой ей смертью. Но, по-моему, в этой приписке проявилась бы ограниченность, а не понимание. Болезнь открыла ей какие-то отдельные (изолированные) процессы познания и их объекты, но не она (болезнь) была центральным окном в быт мира. Моя жена была прекрасна телом как один из вариантов античного представления о женщине, изменённый только тем, что в скульптуре вся мысль автора сосредотачивалась на воспроизведении этого представления, т. е. была выражена в приближенном к идеалу варианте, тогда как моя жена была задумана не только как воплощение красоты. И в определённом смысле это более устраивало меня, потому что смягчало и деформировало красоту удобно для общения. Красивая женщина, одетая в платье быта, казалась мне приятнее, чем только демонстрация совершенства. В этом легко усмотреть фрейдистский взгляд на взаимоотношения, но я с ним и не спорю. Сюда можно привести поверхностное сравнение из ситуации художник и натурщица и нанизать бесконечное количество подобных параллелей. Изо дня в день моя жена переходила (переступала) с одинаковым лицом и телом, которые варьировались в зависимости от самочувствия то как: «Я сегодня плохо выгляжу», то как: «Мне это идёт!». Но бывали дни, когда она была так прекрасна, что меня тянуло встать на колени и умолять её, безразлично о чём. Даже если бы она становилась такой изумительной только однажды и на предельную краткость, и тогда бы я считал её прекрасной, ибо возможность быть совершенной присутствовала в ней. Она была так хороша, что я заочно любил её старость, которая должна была превратиться в умирание прекрасного и поэтому не могла его нарушить.
Моё письмо прервали визитом два молодых поэта, две икринки, из которых что выпестуется, неизвестно. В конце концов, разговор свёлся уже на лестничной площадке к тому, что заданность не даётся отдельным личностям, а представляется всем, и беседа должна идти не о том, кому эта заданность дана, а о том, насколько отдельная личность её постигает. У одного из этих поэтов совершенно ампутировано ощущение страдания, и я за довольно долгий срок общения с ним не разглядел в нём ни разу двух отличающихся настроений. Он писал хорошие стихи совершенно по тому же принципу, по которому евнух имеет хороший голос. Оба они насторожены и нервны. Мы говорили о том, что человек постоянно защищается, и эта защита — единственная его активная деятельность. Страх перед бесконечным естественным отбором, который, как и любая проблема, может свестись к А и Б, к вопросу жизни и смерти, естественно приводит человека к окопному состоянию. В интеллектуальном мире естественный отбор переключился в сферу сознания и поэтому стал ещё более жестоким. Паркет в моей комнате рассыхается и треском всё время пугает меня, а всё связанное с испугом сразу же ассоциируется с недавним судом над В-ским. И хотя я знаю, что это всего лишь треск дерева, каждый такой маленький взрыв напрягает меня и страшит. Мне всё равно когда-нибудь придётся описать всё связанное с судом и убийством, но это я сделаю только когда вернётся моя жена, потому что в последнее время я беспрерывно жду безумия и боюсь его. Пока моя психика здорова, я знаю, что галлюцинации не превратятся в плоть и реальным будет только страх перед их появлением, когда же придёт сумасшествие, мнимое обретёт тело, и я увижу это.
〈Июль 1966〉
(316)
У женщин розы есть в груди,
в плечах, в улыбке,
к ним ночи бабочка летит,
прельстясь ошибкой.
Увяли длинные цветы
там, на верху блаженства,
увяли дети красоты
светло, по-женски.
Играй, плешивый музыкант,
пляши, цыганка,
я пропиваю свой талант,
ещё полбанки, официант,
ещё полбанки.
Какие чудные цветы,
почти тюльпаны,
какие зрелые мечты
почти что без обмана,
какие чудные на вас
слова, улыбки,
как я хочу закрыть глаза
и слышать скрипки.
Играй, плешивый музыкант,
пляши, цыганка,
я пропиваю свой талант,
ещё полбанки, официант,
ещё полбанки.
Как пахнут розы на ветру! —
всегда цветами,
как будто завтра я умру,
но как-то очень тайно,
как будто здесь из-за угла
в себя я целю выстрел,
и Моцарт реквием спешит
закончить быстро.
Играй, плешивый музыкант,
пляши, цыганка,
я пропиваю свой талант,
ещё полбанки, официант,
ещё полбанки.
〈Февраль 1967〉
Примечания
Список сокращений
АА
Александр Борисович Альтшулер (р. 1938) — поэт, один из ближайших друзей ЛА.
авт. маш.
авторизованная (правленая) машинопись
АГ
Антология Гнозиса: Современная русская и американская проза, поэзия, живопись, графика и фотография. В 2 т. — Т. 2. Нью-Йорк, 1982.
Ап-77
Аполлонъ-77. Париж,
