Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий
Зарубежные государства не спешили признавать новую власть в России. Хотя были и исключения. К ним, как ни странно, относилась Англия. Нет, официально британцы еще долго не признавали правительство большевиков. Но фактически в Лондоне параллельно функционировали две миссии — старая во главе с К.Д. Набоковым и новая, возглавляемая М.М. Литвиновым, который, по меткому определению Набокова, «входил к англичанам с заднего крыльца» 32. Конечно, британцам, как и другим Союзникам, претило общаться с большевиками, заявлявшими о готовности начать с Германией сепаратные переговоры о мире. Но они предпочитали действовать прагматично. Рассуждали британцы следующим образом: «Россия перестала воевать, перестала быть нашей союзницей. В России находятся полтора миллиона военнопленных — немцев и австрийцев. Россия располагает колоссальными боевыми запасами, полученными ею от нас. Нам следует поэтому приложить все усилия к тому, чтобы удержать правительство Ленина от передачи этого огромного числа боеспособных неприятельских солдат и боевого материала — Германии. Для достижения этой цели все средства хороши» 33. Англичанам было от чего нервничать. Тем более что немцы, в отличие от союзников России по Антанте, сразу же проявили интерес к предложению большевиков о мире. Берлин и Вена, вспоминал Троцкий, «колебались между враждой к революции и надеждой на выгодный мир» 34.
Придя к власти, большевики очень быстро убедились, что в мире почти нет желающих полноценно общаться с ними. Немцы ценили усилия большевиков по разложению российской армии, но не без оснований опасались, что «революционная зараза» распространится и на Германию. Англичане и французы, наоборот, не боялись слабой и неэффективной большевистской агитации в своих странах (хотя англичан она очень раздражала), но не могли спокойно смотреть на гибель Восточного фронта. Играя на этих противоречиях, Троцкий пытался извлечь для большевиков хоть какую-то выгоду. Дипломатом он, конечно, был никудышным, а вот политиком — отменным. Прежде всего партии Ленина нужен был мир. Русская армия устала воевать, и антивоенная агитация большевиков падала на благодатную почву. Но армия продолжала занимать свои позиции в траншеях, и уже одним этим удерживала на Восточном фронте значительные германские силы. Не удивительно поэтому, что немцы первыми и очень быстро откликнулись на призывы большевиков к миру. К концу 1917 года Германия поняла, что ситуация резко изменилась и, как вспоминал Людендорф, «соотношение сил складывалось для нас так благоприятно, как никогда» 35. Немцы впервые за все время войны реально могли получить возможность полностью сосредоточиться на Западном фронте, забыв про фронт Восточный, поэтому заключение сепаратного мира с Россией представлялось им таким же важным, как и большевикам.
Уже через две недели после переворота, 20 ноября по новому стилю, Ленин от имени Совнаркома направил Верховному Главнокомандующему российской армии генералу Н. Н. Духонину «предписание», требуя «обратиться к военным властям неприятельских армий с предложением немедленного приостановления военных действий в целях открытия мирных переговоров» 36. На следующий день наркоминдел Троцкий уведомил союзные посольства США, Великобритании, Франции, Италии, Сербии и Бельгии о предложении «немедленного перемирия на всех фронтах и немедленного открытия мирных переговоров» 37. Такой порядок действий нарушал российские обязательства по союзному договору от 5 сентября 1914 года, в котором речь шла о непременном согласии всех его подписантов (Англия, Франция, Россия, к которым позже присоединилась Италия) не только на заключение мира, но и на его условия. Их должны были предварительно одобрить все Союзники. Россия же уведомила своих союзников о направленном Германии предложении заключить мир после того, как само предложение было сделано 38. Однако в сложившихся условиях это могло рассматриваться скорее как юридическая формальность. Английский посол Бьюкенен предлагал даже пересмотреть отраженную в союзном договоре позицию, сознавая, что Россия не в состоянии воевать. «По моему мнению, — телеграфировал он в Форин Офис, — нам остается только вернуть России ее слово и сказать ее народу, что, сознавая, насколько он истощен войной и дезорганизацией, неразрывно связанной с великой (февральской) революцией, мы предоставляем ему самому решить, захочет ли он купить мир на условиях, предложенных Германией, или будет продолжать воевать вместе с Союзниками, которые твердо намерены не складывать оружия, пока не будут обеспечены полные гарантии всеобщего мира» 39. Хотя в глубине души Бьюкенен все еще продолжал надеяться, что России удастся «продержаться... пока мы не разобьем Германию» 40.
Большевикам, однако, в первый месяц после захвата власти было не до союзнических переживаний. Они раздували пожар мировой революции, призывали пролетариев всех стран объединиться в борьбе против буржуазных правительств. Но революционная агитация за пределами России не срабатывала, и пожар никак не хотел разгораться. Приходилось искать другие пути выхода из войны. Большевики хоть и надеялись на распространение «пролетарской революции» на другие воюющие страны, портить отношения с их правительствами не хотели. Троцкий, насколько это было возможно в рамках его «революционного мировоззрения», пытался маневрировать в своей внешней политике. С немцами для него все было понятно. Им предложили немедленно заключить перемирие и обсудить условия мирного договора. Естественно, что такая постановка вопроса не находила понимания ни у Англии, ни у Франции. Предложение Бьюкенена так и осталось его частным мнением. К тому же у английского посла, также как и у его французского коллеги Ж. Нуланса, совершенно не сложились отношения с Троцким и руководством НКИД в целом. Троцкий не простил Бьюкенену бездоказательных публичных обвинений в том, что он приехал в Россию «с субсидией от германского посольства для низвержения Временного правительства» 41. Трудно сказать,
