Окаянные дни - Иван Алексеевич Бунин

«Подполье», из которого выйдут большевики, описано, конечно, с оглядкой на «Бесов», но здесь же есть очень интересное наблюдение: «Не верится, чтобы Ленины не знали и не учитывали всего этого!» — причем иногда гораздо лучше, чем люди из других слоев населения:

Те, которым, в сущности, было совершенно наплевать на народ, — если только он не был поводом для проявления их прекрасных чувств, — и которого они не только не знали и не желали знать, но даже просто не замечали, как не замечали лиц извозчиков, на которых ездили в какое-нибудь Вольно-Экономическое общество. Мне Скабичевский признался однажды: «Я никогда в жизни не видал, как растет рожь. То есть, может, и видел, да не обратил внимания». А мужика, как отдельного человека, он видел? Он знал только «народ», «человечество». Даже знаменитая «помощь голодающим» происходила у нас как-то литературно, только из жажды лишний раз лягнуть правительство, подвести под него лишний подкоп.

Для Бунина это особенно важно, так как о нем «говорили, что я только ненавижу» — и эту критику в своей адрес он связывает с феноменом создающей «вторую реальность» литературы. «Повторяемость» русской истории, отмеченную Ключевским, он видит в восстаниях Разина и Пугачева — а до них в Смуте, о которой приводит крайне интересную цитату из «Истории России» Сергея Михайловича Соловьева, источник которой найти не удалось: «Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шаткость... И вот они опять возникли в огромном размере... Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь... У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло... Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев...» Революция в исторических взглядах Бунина является только финалом бунта, его конечной целью. Другой ряд для сравнения русской революции уже гораздо привычнее: «Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон... Ленин, Троцкий, Дзержинский... Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были неплохи». Бунин, кажется, провел эту льстившую большевикам историческую параллель первым из их оппонентов.

РЕВОЛЮЦИЯ — ЭТО НАСИЛИЕ?

Бунин был одним из тех авторов, кто не видел будущего после 1917 года — по крайней мере в каком-то созидательном ключе. История для Бунина во многом кончилась в этом году, после этого эмигранты живут только по инерции — или же происходит жутковатый эксперимент, выпадающий из привычных координат: «Что до нас, то мы должны унести с собой в могилу разочарование величайшее в мире». (Парадоксальным образом — и совсем с другой точки зрения — с Буниным смыкается современный философ Артемий Магун, интерпретирующий революцию всегда как Трагедию.) Причем эта ломка происходила для Бунина сразу на нескольких уровнях. Возможно, самые яркие примеры — читатель найдет их без труда — связаны с возросшим хамством, которое в новой советской действительности подавалось как бытовое освобождение. Разумеется, для Бунина ни о каком «освобождении» речи не идет, и сейчас канализация агрессии в хамство, которую он так блестяще описал, может прочитываться как одна из самых характерных черт революции.

Насилие, воссозданное на страницах «Окаянных дней», трогает не только человека, но и его язык, его отношения, его присутствие в мире. Бунин был далеко не из тех, кто идеализировал дореволюционное прошлое, однако, разумеется, для него существовала огромная разница между количеством и качеством насилия до и после 1917 года. Разрушение привычных рамок и переход границ тоже связаны с насилием, но Бунин отмечает одну из его главных особенностей — бесцельность.

КАК «ОКАЯННЫЕ ДНИ» СООТНОСЯТСЯ С ВРЕМЕНАМИ ГОДА?

Почти общим местом в источниках личного происхождения о русской революции стал акцент на различиях в описании погоды в феврале и октябре. Февральскую революцию сопровождает весенняя, предвещающая свободу и Пасху — и это тот редкий случай, когда в «Окаянных днях» находится место лирическому описанию:

В мире была тогда Пасха, весна, и удивительная весна, даже в Петербурге стояли такие прекрасные дни, каких не запомнишь. А надо всеми моими тогдашними чувствами преобладала безмерная печаль. Перед отъездом был я в Петропавловском соборе. Все было настежь — и крепостные ворота, и соборные двери. И всюду бродил праздный народ, посматривая и поплевывая семечками. Походил и я по собору, посмотрел на царские гробницы, земным поклоном простился с ними, а выйдя на паперть, долго стоял в оцепенении: вся безграничная весенняя Россия развернулась перед моим умственным взглядом. Весна, пасхальные колокола звали к чувствам радостным, воскресным. Но зияла в мире необъятная могила. Смерть была в этой весне, последнее целование...

Здесь главный праздник православия целиком остается в церкви, пространство же вне церковных стен связывается с могилой, и ему отказано в Пасхальном Воскресении.

Бунин также уделяет внимание погоде, но год спустя после революции она уже совсем не праздничная (да и толком не весенняя — зима долго не уходит), так что и первая революционная годовщина в Москве приедается, даже не начавшись: «Опять праздник — годовщина революции. Но народу нигде нет, и вовсе не потому, что опять нынче зима и метель. Просто уже надоедает». Год спустя, уже в Одессе, весна тоже приходит не сразу: «И весна-то какая-то окаянная! Главное — совсем нет чувства весны. Да и на что весна теперь?» Опаздывает и лето: «Да я и про себя скажу: все чего-то ждешь, никакого дела делать не хочется. Даже и лето как будто еще не наступало».

Однако в общей композиции «Окаянных дней» погода играет важную роль: начинаются они с зимы, а заканчиваются летом, причем разрыв и продолжение записей приходятся на весну — это создает впечатление непрерывности, несмотря на почти годовой промежуток (который, напомню, так и не заполняется). Столь же важно, что по сезонам года теперь не удается измерить время: в восприятии Бунина большевики совершили насилие над самой природой — их смена не несет ничего нового. Изменен даже счет времени по часам: «Сейчас (8 часов вечера, а по-“советскому” уже половина одиннадцатого)...»

Бунин особо отметил только один церковный праздник, также связанный с Пасхой, — Духов день, наступление лета, но не фиксирует по нему время: даты в «Окаянных днях» проставлены и так. Упоминание это связано с долгой пешей прогулкой:

Духов день. Тяжелое путешествие в Сергиевское училище, почти всю дорогу под дождевой мглой, в разбитых промокающих ботинках. Слабы и от недоедания,