Кто? «Генсек вождя» Александр Поскребышев - Алексей Александрович Бархатов

до того, как оказаться на Дальнем Востоке и затем в Корее, считался близким соратником Жданова, работал вторым секретарем Ленинградского обкома в годы войны, членом военных советов ряда фронтов. Скорее всего, теперь и он был в особом списке Лаврентия, но до Кореи пока не так легко дотянуться. Там мы вот-вот выйдем на прямое столкновение с бывшими союзниками. Роль посла значительно выросла. К тому же Ким Ир Сен при каждом случае нахваливает Сталину товарища Шлыкова.

Ворошилов опоздал всего на полчаса. А Вознесенский своей обычной, несколько вальяжной походкой, явно ни о чем не подозревая, вошел в кабинет Сталина вслед за Булганиным, Маленковым, Микояном, Косыгиным, Молотовым и Кагановичем. Последним, как всегда, занял свое место за столом заседаний Поскребышев.

Только по хмурому выражению лица Хозяина, его неприветливому взгляду из-под бровей и по первым словам Берии председатель Госплана начал улавливать опасность. Но, будучи застигнут врасплох, не сразу сориентировался, смешался и ничего вразумительного и ясного ответить на обвинения не смог. Зато каждый из выступивших против него заготовил заведомо убедительные свидетельства, четко выстроенные аргументы и цифры.

Прошла пора, когда цифры и память убедительно работали на Вознесенского, теперь они столь же убедительно обернулись против. Его обвинили в том, что закладывает в отчеты заведомо неверные данные, что одним ведомствам планы регулярно занижаются, а другим завышаются, что в проекте плана на текущий год содержится 117 ошибок и опечаток. В основном это были пропуски букв и знаков препинания на тысячи страниц текста, но все вместе это звучало вполне солидно и доказательно.

Дополнительно ему ставили в вину неумение работать с людьми, то, что он регулярно грубо обзывал и оскорблял своих сотрудников и даже руководителей ведомств. И перечень таких непристойностей тоже был оглашен.

В результате Сталин, долго слушавший молча, не стал скрывать своего возмущения. Хотя по тону и напряжению коротких, рубленых фраз было заметно, что решение по Вознесенскому дается ему нелегко:

– Вы злоупотребили нашим доверием, товарищ Вознесенский! Госплан должен быть абсолютно объективным и на сто процентов честным органом! В работе его совершенно недопустимо какое бы то ни было вихляние и подгонка цифр! Попытка замазать действительное положение вещей, подогнать цифры под то или другое предвзятое мнение есть преступление уголовного характера…

Поскребышев все законспектировал. Ну а вслед за тем, как водится, уже Совет министров в своем постановлении признал совершенно нетерпимыми вскрытые при проверке факты обмана Госпланом СССР правительства, преступную практику подгонки цифр, осудил неправильную линию Госплана в вопросах планирования темпов роста промышленного производства.

Было отдельно отмечено, что товарищ Вознесенский неудовлетворительно руководит Госпланом, не проявляет обязательной, особенно для члена политбюро, партийности в руководстве Госпланом и в защите директив правительства в области планирования, неправильно воспитывает работников Госплана, вследствие чего в Госплане культивировались непартийные нравы, имели место антигосударственные действия, факты обмана правительства, преступные факты подгонки цифр и, наконец, факты, которые свидетельствуют о том, что руководящие работники Госплана хитрят с правительством.

В результате Вознесенский освобожден от обязанностей председателя Госплана, снят с поста заместителя председателя Совета министров и выведен из состава политбюро.

Одновременно было признано необходимым тщательно проверить состав работников ведомства и направить туда новых, «способных по-большевистски обеспечить решение задач, стоящих перед Госпланом».

Все должности Вознесенского – и в Госплане, и в Совмине – занял однокурсник Маленкова Сабуров, а бдительного товарища Помазнева повысили, сделав управляющим делами Совета министров.

Оставшись без работы, пока еще академик и член партии Николай Алексеевич Вознесенский предпринял было тщетные попытки встретиться со Сталиным наедине, оправдаться, повиниться. Просидел несколько дней в квартире на Грановского, в двух шагах от Кремля, чтобы мгновенно, по первому зову явиться пред очи вождя. Поскольку служебной машины его тут же лишили. Потом, отчаявшись, не желая встречаться с бывшими коллегами-соседями, уединился на сохраненной за ним шикарной даче и, по слухам, работал над очередной книгой.

Он и вправду не верил, не хотел, отказывался верить в происходящее. Надеялся выждать, рассчитывал на обязательную перемену в отношениях с Хозяином, на его прощение. Узнав о состоявшейся свадьбе сына Микояна и дочери Алексея Кузнецова, Николай Алексеевич расценил этот факт как предвестие общей милости. Ведь у Анастаса Ивановича нос всегда по ветру. А вскоре состоялась и еще одна «кремлевская свадьба» – дочь Сталина вышла замуж за сына Жданова. И, говорят, Хозяин этим чрезвычайно доволен.

«Эх, если бы был жив Жданов-старший! – не раз вздыхал в эти дни недавний любимец Сталина. – Замолвил бы словечко…» Хозяин ведь и до, и во время войны полностью доверял ему, поручил именно ему, Вознесенскому, самому молодому члену Государственного комитета обороны, самостоятельно управлять всем эвакуированным в Самару правительством, в одиночку решать серьезнейшие оборонные и хозяйственные задачи, подписывать документы. И тогда, и после войны кроме сплошных похвал и благодарностей от Хозяина он ничего не слышал. И на награды Хозяин не скупился.

Для него ведь всегда на первом месте была работа, государственные, а не личные интересы. Да, бывал резок с людьми, может быть, на что-то, по его мнению, мелкое, второстепенное не обращал должного внимания.

Он как-то абсолютно твердо уверовал, что без разрабатываемой им экономической стратегии никто не сможет обойтись, что его план – это основа, будущее страны. А раз план без него невозможен, то невозможно и само будущее без него. Вот Маленкова тоже временно отстраняли от дел, лишали постов. А потом вернули. И это Маленкова! А разве можно их сравнивать? Признанного ученого и угодливого служаку-канцеляриста? Его, руководителя, чей взор обращен вперед на десять, а то и двадцать лет, с этим суетящимся маслянисто-скользким карьеристом, промышляющим подножным кормом, крохами с хозяйского стола?

Николай Алексеевич старался полностью уйти в работу над книгой, которая обещала быть не менее значимой, чем предыдущая, так понравившаяся вождю. Но мысли нехотя обращались к теории, к прогнозам и планам, все время соскальзывали в обиду, ныряли в прошлое, в воспоминания о совсем недавних долгих и приятных беседах с вождем. В его глазах он всегда видел лишь участие и добро. Вот и сейчас наверняка оттает, позовет, улыбнется в усы и скажет, как обычно: «Ну ладно, не обижайся. Такая уж у нас профессия!»

Но время шло, а к лучшему ничего не менялось. Скорее наоборот. В Ленинграде прошел обыск у сестры, секретаря райкома, изъяты удостоверения и награды. Был обыск у брата, до недавнего времени министра просвещения РСФСР, и у второй сестры…

Надежда еще раз сверкнула, когда его соседа по дому Алексея Кузнецова отправили не на Дальний Восток, а в Подмосковье, на высшие генеральские курсы Политической академии