Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский
5 апреля, спустя еще 10 дней после Политбюро, в «Правде» появилась подготовленная Яковлевым и поправленная Горбачевым редакционная статья, в которой публикация «Советской России» (обе редакции находились в соседних зданиях) была прямо названа «манифестом антиперестроечных сил»: «патриот не тот, кто повсюду ищет внутренних врагов». Прижавшая было хвост интеллигенция не просто вздохнула с облегчением, а немедленно ответила шквалом новых разоблачений в демократических изданиях.
Сказав «а», надо было говорить и «б»: новый уровень гласности требовал создания институтов представительства, и это предопределило последующие политические реформы, хотя общество еще не было готово к ним.
Покаяние ветерана гласности
Горбачев в своих интервью не раз парировал упрек Александра Солженицына в том, что «все погубила горбачевская гласность», отвечая инвективой: «Если бы не гласность, Солженицын продолжал бы рубить дровишки в Вермонте». Он вполне равновелик Солженицыну, чтобы так иронизировать над ним, но, во-первых, это больше похоже на аргумент ad personam, неприемлемый в серьезной дискуссии, а во-вторых, Солженицын, насколько мне удалось доискаться, в такой упрощенной форме никогда этого не говорил.
Его мысль в автобиографических записках «Угодило зернышко промеж двух жерновов», которые публиковались в «Новом мире» в 1998–2003 годах, сложнее и глубже. Он не против «пиров человеческого общения», но замечает, что мало говорить — надо бы и что-то делать. «А кто-то — вывинчивается из вынужденного аскетизма — к коммерции: надо ловить, пока плывет! И такое наблюдение дотекает до нас: прежнее среди интеллигенции „лучше беден, да честен“ — что-то уже начинает блекнуть, не котируется».
Пусть и по-солженицынски витиевато, зато на редкость проницательно, находясь к тому времени уже 13 лет в изгнании, писатель еще в 1987 году (так датирована эта запись) подметил тенденцию, которую мы, так или иначе участвовавшие в перестройке в СССР, осознаем только значительно позже: под завесой «говорения» в общество и прежде всего в среду интеллигенции проникал дух стяжательства. Быть может, Солженицын не приемлет его с излишней категоричностью, но Горбачев-то скорее всего вовсе не видел этого «троянского коня» перестройки, как и большинство тех, кто поддерживал его реформы вполне бескорыстно.
Упрек гласности в «расшатывании устоев», содержавшийся в том числе в инспирированном письме Нины Андреевой, тоже не следует целиком пропускать мимо ушей. Коли уж история «наказывает за невыученные уроки», к перехлестам гласности тоже надо отнестись внимательно.
В политике, вероятно, не бывает решений, которые приносили бы только результаты со знаком «плюс», полностью лишенные «минусов». Своя оборотная сторона была и у гласности. В те годы, о которых мы говорим, я и сам находился на передовых ее рубежах и испытываю, пользуясь терминологией Карла Ясперса, чувство «метафизической вины». Но прежде чем говорить об отрицательных последствиях гласности, нужно объяснить тот уровень внутреннего давления в котле общественной мысли, которого он достиг в период застоя.
Жителям нынешних «времен», когда в интернете при желании и небольшом усилии можно найти любую информацию, а проблемой становится, наоборот, ее выбор и отсев, надо, например, пояснить, что такое были «глушилки». В СССР чтение самиздата и тамиздата само по себе грозило неприятностями, а если вы давали почитать, например, машинописные листки со стихами Иосифа Бродского вашему другу, то он мог оказаться не таким уж другом, а тайным осведомителем, или его могли задержать и «расколоть», и тогда это могло обернуться уголовным делом. В специальных залах некоторых библиотек можно было читать некоторые зарубежные газеты и журналы, но для этого требовался допуск хотя бы низшего уровня — «шестигранник» — одно время я ходил с таким в Библиотеку иностранной литературы читать газету Le Monde.
Конечно, все равно многие давали друг другу «Архипелаг ГУЛАГ» «на ночь», а были и по-настоящему отчаянные диссиденты из Московской Хельсинкской группы (МХГ), созданной после подписания СССР в 1975 году Хельсинкских соглашений с «третьей корзиной» о правах человека. МХГ выпускала «Хронику текущих событий» — бюллетень о репрессиях против инакомыслящих. Мне повезло позже бывать в гостях у Людмилы Алексеевой, которая перепечатывала этот бюллетень на машинке («Эрика берет четыре копии, вот и все! А этого достаточно», — пел Галич, а Людмила Михайловна была очень удивлена, когда я ей сказал, что это была настоящая журналистика — ведь не тиражи являются ее признаком). Но главным источником запретной информации были тогда коротковолновые радиоприемники. Портативная «Спидола» рижского завода VEF была одной из узнаваемых примет позднего советского хронотопа, но хороший приемник, как и все добротное в СССР, можно было достать только по блату.
Если в те годы вы ехали по Осташковскому шоссе на север от Москвы, вам приходилось минут десять петлять мимо загадочных мачт с огоньками наверху, не слишком высоких, но располагавшихся целыми полями и соединенных друг с другом столь же загадочной паутиной. Это и была «глушилка» — недешевое, вероятно, сооружение для создания радиопомех, которые в приемнике были слышны в виде сплошного треска. Надо было тихонько поворачивать ручку настройки, чтобы сквозь треск уловить запретный и тем еще более вожделенный «вражий голос» и что-то разобрать. В Москве и других крупных городах с этим было труднее, за городом легче, но так или иначе время от времени «голоса из-за бугра» слушали все, кому это было интересно.
СССР отвечал Западу тем же, но менее успешно. В ходе расширения гласности именно профессионалы из «зарубежных редакций», вещавших в основном на английском, немецком, французском и арабском языках, создали легендарную телевизионную программу «Взгляд» и радио «Эхо Москвы». А с 1992 года я и сам, оставаясь в штате «Комсомолки», а затем «Московских новостей», подвизался внештатным корреспондентом в московской редакции радио «Свобода» — в это время мы уже совершенно легально вещали в России на средних волнах.
Главным редактором московской редакции «Свободы» был тогда Савик Шустер, впоследствии уехавший в Киев, а его замом и редактором по новостям — Владимир Кулистиков. Окончивший факультет международной журналистики МГИМО, владевший пятью языками и перешедший на «Свободу» с должности московского собкора газеты «Аль-Хаят», Кулистиков был блестящим редактором, но не особенно скрывал и свои связи со спецслужбами (мы все в редакции были на короткой ноге). Впоследствии именно он создал, переформатировав его после уголовного дела в 2001 году против его владельца Владимира Гусинского (см. главу 16), развлекательно-пропагандистский канал «НТВ». Госдепартамент США, который финансировал радио «Свобода», не мог не быть осведомлен о таком бэкграунде Кулистикова.
В штате «Комсомолки», куда я перешел на работу в 1989-м, но сотрудничать начал намного раньше, также было два официально прикрепленных офицера спецслужб
