Развод в 50. Двойная жизнь мужа - Анастасия Дмитриевна Петрова
Знаю, что Гордей пытался откреститься от помощи сына, но там нужно отдать должное, Кир смог убедить, надавив на то, что попытается понять его.
А это то, чего Зарудному сильно не достает. Любви детей… И если с Евой, как понимаю, все более менее, то с Кириллом сложнее. А раньше сын всегда почитал и гордился своим отцом. Думаю это сильно бьет…
Правда, есть еще кое-что. Гордей никому не распространяется о том, что происходит на его работе. Я понятно, мимо. Но я даже Матвею звонила на следующий день после того, как взяла паузу в нашем общении. Однако, его подопечный, лишь выученным текстом отрапортовал, что все в порядке и он работает по плану Зарудного.
Какой план? Когда он сумел его составить?
Едва ли я в это верю, если честно. Предчувствие нехорошее, словно темное пятно ходит за мной по пятам. И никак избавиться не могу.
Еще бы знать, от кого ждать беду… От сумасшедшей любовницы или от того, кто когда-то помог Гордею продвинуться. Уж сомневаюсь, что и в первом варианте и во втором будут бить по самому мужчине. Как и во всех мыльных операх будут давить на то, что вызовет боль… А это дети.
Тру виски, так и не взяв больше ни кусочка фруктов. Аппетита нет, хочется, чтобы мозги просто взяли и отключились. Чтобы перестали думать. А еще, чтобы чувства отключились. В особенности, чтобы, наконец, перестать чувствовать в груди. Эта чертова любовь к Зарудному, как кашель. Вроде и нет уже, прошел, но остаточные приступы, нет-нет, да бывают.
Смахиваю эти тяжелые мысли, пока еще длится перерыв, и, наконец, набираю сына.
— Привет, сын, — бодро приветствую.
— Мам, ты чего? — он даже теряется от этой моей нарочитой энергии: — Все нормально?
— Да, просто устала, — сбавляю напор, обмануть его тоже тот еще квест.
Кирилл все чувствует, и ощущение, что даже если я буду в Москве, а он в другом городе, то поймёт, что со мной что-то происходит.
— Я вообще не понимаю, зачем ты выскочила на работу, — тут же вспоминает мне недавний разговор: — Побыла бы у нас, с мелкими. Тебя не ждали еще пару недель ведь.
И тут он прав, но как объяснить, что голова буквально взбухает, как гидрогелевый шарик, если его оставить в воде.
— Ты сегодня везешь отца? — перевожу тему, потому что все равно эту часть души пока я не готова открывать своим детям.
Возможно, Гордею, да. Признаться, что это все очень сильно ударило по мне, что я хочу заснуть, проснуться и понять, что все закончилось. И дело ведь не только в той семье или разводе, я просто хочу, чтобы моя жизнь стала так же проста и понятна, как была. Без виражей и крутых поворотов, которые он нам всем устроил.
— Нет, сегодня нет, — отвечает Кирилл, а я тут же хмурюсь.
План лечения я за то время, пока была с ним, выучила как «Отче наш». И я знаю, что сегодня должен быть логопед, как минимум. А как максимум ЛФК.
— Как это? — спрашиваю Кирилла и теряюсь в догадках.
— Он отменил, сказал, что на следующей неделе пройдет в двойном…
Дальше я уже не слушаю. Потому что самая главная догадка бьет так сильно в солнечное сплетение, что и дыхания не хватает.
— Его дело, — спустя паузу я озвучиваю, а на лице нечто вроде улыбки, которая отдает болью: — У меня тут студенты, Кирюш, — вру сыну, чтобы закончить разговор.
— Мам, позвони ему сама! — успевает он высказать мне в ответ: — Вы в конце концов бабушка и дедушка!
Он отключается, а я прикрываю глаза, и откладываю телефон на стол. Гипнотизирую его взглядом и признаться боюсь. В памяти тут же всплывает тот мой звонок ему, когда он был в Питере с ней…
Глава 48. Гордей
Моя гордость не позволяет никого просить о помощи, мне тяжело ее принимать в принципе. Особенно, зная, как я виноват. И эта вина просто душит меня с каждым днем все больше.
Я эгоистично часто порываюсь к телефону, чтобы позвонить Марте, сказать, чтобы она приехала скорее ко мне, потому что мне ужасно больно и страшно без нее. Потому что я устал и чертовски скучаю.
На днях я упал, не дойдя до кухни. Нога дернулась, а трость подвела. Я просто свалился грудой мышц на пол и лежал так минут десять, смотря в потолок. Жалел себя, конечно.
Вот и сейчас одному сложно управляться в аэропорту, работники тут же подкатывают ко мне инвалидное кресло, а я отмахиваюсь, не желая туда садиться. Паренек молодой настойчиво предлагает провести меня хотя бы до такси, я бегло смотрю на широкие панорамные окна Пулково, вижу, как снег клубами валит, и понимаю, что вероятность распластаться, не отходя от выхода, велика.
Он меня усаживает в такси Комфорт+, в машине играет ненавязчивая мелодия радио «Эрмитаж».
Я смотрю в окно, наблюдая как серый Питер забирает улыбки с лиц прохожих, высасывая из них все жизненные силы.
— Доча, ты сейчас где? — набираю Еву.
— Я с Пашей, пап. Ольга сегодня не приходила к нему, а я вот с утра тут тусуюсь. Ему, оказывается, нравится пицца с пепперони, пап. Ольга запретила его кормить, как она сказала, дрянью, — голос Евы становится дерзким и едким, — Но я нарушила это правило и принесла ему тридцать сантиметров жирной пиццы. Надеюсь, ты не злишься.
Я улыбаюсь, мне нравится, что у моей девочки такой характер. Так странно, но еще несколько месяцев назад я считал ее безответственной и невоспитанной хабалкой, которая умеет только тратить деньги. Ругал себя и Марту за то, что упустили дочь.
А теперь понимаю, что ничего мы не упустили. Да, она дерзкая. Да, она резкая на высказывания. Но она такая живая и смелая. Такая храбрая.
— Я не против, дочунь. Главное, чтобы все было в меру.
— Спасибо, пап.
Я хоть ее и не вижу, но точно знаю, что она улыбается.
— Ева, у меня тоже к тебе есть просьба небольшая. Не говори
