Огонь. Она не твоя.... - Весела Костадинова

— А ты не боишься, что тебя хватит инфаркт прямо на одной из твоих шлюшек? — холодно бросила она, резко выпрямившись. — Возраст всё-таки, Ярослав. Не мальчик давно. Хоть и молодишься, бегая за двадцатилетними, будто хочешь всем доказать, что у тебя ещё не всегда "на полшестого". Так? Или сам себе доказываешь? У меня хоть мужчина, у которого всегда стоит, проблем с этим нет, — ее слова как зубья змеи впивались в его кожу, впрыскивая яд.

Ярослав едва сдерживался, Альбина видела это отчетливо.

— Да уж, — наконец, прошептал он. — Не слабо тебя приложил мой сын, Аль. Ох, не слабо. Размазал по асфальту, как я вижу. До сих пор простить не можешь, что он выбрал не тебя? Всему миру мстишь?

— Твой сын здесь не при чем, — холодно ответила она. — Да, Яр, я любила его. Любила настолько сильно, насколько никто и никогда не будет любить тебя! Пусть мальчишка, он умел чувствовать, умел быть добрым — это я сейчас отчетливо вижу, — Альбина внимательно следила за визави, у которого от каждого ее слова темнели глаза, а лицо наливалось кровью.

— А девчонка-то тебе зачем, такой молодой и успешной, с мужиком-проститутом по пятницам? — прошипел, перебивая ее Ярослав. — Или что, она для тебя сублимация того, что ты потеряла в моем офисе?

В её взгляде что-то дрогнуло, как ртуть в колбе под давлением, она пошатнулась, будто тело её на мгновение ослабло под грузом воспоминаний, а серые глаза мгновенно потемнели, зрачки расширились так стремительно, что взгляд стал почти чёрным — бездна, готовая поглотить всё.

— Ты… ты знал… — прошептала она, и в её голосе впервые прозвучала неуверенность, почти испуг. — Ты всё это время знал…

— Разумеется, знал, — ответил он с такой холодной уверенностью, что воздух вокруг словно сгустился. — Или ты что, меня совсем за идиота принимаешь? Думала, я отступил тогда, испугавшись твоих угроз и манипуляций? Кто ты была, Альбина? Глупая, истерзанная, использованная девочка, которой мой сын поигрался, как кошка с мышью, и выбросил, не задумываясь. Думаешь, я не мог бы поступить с тобой точно так же? Думаешь, меня остановили какие-то твои истерики? Угрозы? Нет. Не в них было дело. Хочешь знать правду? О святая наивность! Да, Альбина, я понял, что ты беременна моим внуком! Твоя тошнота, бледность, сонливость, когда ты едва заставляла себя сфокусироваться на совещаниях. Я что, по-твоему, дебил, как Артурик, что ли? Именно поэтому я тебя оставил в покое. А потом….

Он наклонился ближе, в его лице читалось то, чего Альбина, возможно, никогда прежде не видела — презрение, усталость, и искренняя злоба.

— Я просто пожалел тебя. Да, именно пожалел. Жалкую, сломанную, истекающую своей болью женщину, потерявшую ребёнка. Моего внука. По собственной глупости и дурости. Скажи я тогда под фонарем, другие слова, и ты сама упала бы ко мне в руки. Ты готова была это сделать…. Но мне стало тебя жаль.

Руки Альбины дрожали — не от страха, а от неконтролируемой, разъедающей ярости. Она резко опрокинула в себя бокал вина, будто надеясь, что крепкий алкоголь размоет границы между прошлым и настоящим, а затем рывком поднялась, как будто пол внизу внезапно начал обжигать ноги.

— Вытянул это дерьмо на свет, да, Яр? — прошипела она, и губы её дрожали, будто замёрзли. — Прекрасно. Тогда слушай внимательно: я тоже кое-что могу отыскать. И, поверь, докопаюсь. До всего. До того, что действительно связывало тебя и мою сестру. До того, почему Настя до сих пор писается по ночам и сжимается в ужасе от одного упоминания твоего имени, ты, дряхлый енот-потаскун!

Голос её не дрогнул — напротив, с каждой фразой он становился всё твёрже, точнее, словно наточенный скальпель, врезающийся в плоть без колебаний.

— Или ты и вправду настолько низко пал, что стал доедать объедки за собственным сыном? Эльвира, да? После того как я отказала тебе — ты просто взял другую сестру, как будто у нас с ней была одна оболочка на двоих? Чем ты её сломал, Ярослав? Ребёнком? Виной? Или тем же самым шантажом, которым сейчас, в этой комнате, пытаешься прогнуть меня? Только вот подумай хорошенько: Настя… ты уверен, что она твоя внучка? Артур-то вон, что-то не очень рвется ее заполучить! Думаешь, я не знаю где он, что с ним? Плевать он хотел на этого ребенка! Так может она и не его совсем… а твоя? Что ты сделал с Эльвирой, Яр? И что ты сделал с девочкой, что ее трясет от одного твоего имени?

Она подалась вперёд, и её глаза сверкнули — уже не от слёз, а от ледяной, хищной решимости.

— У неё твои глаза, Ярослав.

Словно подстреленный зверь, Миита вскочил, в одно мгновение потеряв весь нарочитый покой, и с такой силой оттолкнулся от кресла, что стол перед ним закачался, едва не опрокинулся.

— Сука! — выдохнул он срывающимся голосом, схватив ее за руку, сжав тонкое запястье настолько сильно, что Альбина вскрикнула от боли. — Не смей… даже произносить это в контексте ребёнка!

— Ах да, Яр, — с хищной, перекошенной ухмылкой произнесла она, и губы её вытянулись в гротескную гримасу, где сплелись ненависть, презрение и жгучее, безысходное отчаяние. — Я, конечно, забыла… У тебя же выраженная олигозооспермия, верно? Врач ведь так и сказал — живчиков кот наплакал. Артур-то чудом получился. И куда тебе второго ребёнка, когда и первого родила за тебя природа, вопреки всему, включая тебя самого?

Он на долю секунды застыл, но в этой паузе, напряжённой, как струна перед разрывом, было страшнее, чем в крике. Альбине показалось — нет, она почти уверена была — что вот сейчас он схватит её за горло, сдавит, раздавит, уничтожит физически, просто чтобы заставить замолчать. Пульс бешено стучал в сжатом запястье, боль отдавала в плечо, в ключицу, в висок.

Где-то сбоку с глухим звоном на пол рухнула огромная ваза — та самая, в которую официант с неуместной любезностью поставил розы, предназначенные ей. Хрусталь распался на крупные осколки, вода растеклась по мраморному полу тёмным пятном, а алые лепестки рассыпались рядом, как запоздалые капли крови.

Они стояли друг напротив друга, не дыша, не отводя взгляда, в изломанной, жуткой тишине, наполненной только гулом собственных сердец. Он — с дикой яростью в глазах, с рукой, сжавшей её запястье до белых костяшек, как будто стремясь не просто удержать, но стереть сам факт её сопротивления. Капельки пота выступили на его висках, яростно билась жилка на шее. Она