Лёнька. Украденное детство - Павел Алексеевич Астахов
– Теть Марусь, баб Фрось, не боитесь! Это наши мужики деревенские. Прохор-конюх, Петя-боцман да Ваня Бацуев. Мы теперь вместе будем! Отряд у нас теперь. Вот!
– Вижу, что мужики. А чего ж вы, мужики, бежите-то? – вдруг строго и резко спросила тетка Фроська. – Кто ж немца бить-то будет, ежели все побегут по лесам? Они вон мою хату отобрали. Меня как собаку помутузили и выперли прочь. А вы бежите…
– А ты не горячись, Фрось! Не кипятись! Мы ж не бежим, а как это правильно сказать-то… – начал было возражать Прохор Гольтяпин, да замялся, позабыв название такого маневра.
Ему на помощь тут же пришел Петька-боцман:
– Мы, это, перегруппируемся! Во как!
– А-а-а, вона оно что, – задумчиво протянула кузнечиха.
– Да! Так и есть. У нас, Маруся, понимаешь ли, задание. Специальное. Чтоб, значит, отряд сколотить, партизанский. Вот давай и будем его, значит, оформлять, – подхватил конюх, благодарно кивнув Петру. – Мне поручено быть командиром. Петро, вот, станет комиссарствовать. Вы… ну вы, как положено по бабскому делу, по хозяйству.
– А-а-а-а, вон оно, значится, как?! – снова отозвалась Фроська и насмешливо вскинула глаза на стоявшего перед ней хромого мужичка: – Ну, а кто ж, позволь спросить, товарищ командир, воевать-то будет? Лёнька, поди, что ль? Он у нас один вооруженный! Ха-ха-ха!
Теперь засмеялись, хоть и не громко, все женщины, включая девок Вороновых.
От этих ироничных слов тетки Фроськи и смеха баб Гольтяпин сконфузился и даже покраснел. Если б не сумрак, царивший внутри домика, все бы увидали, как залился румянцем бывалый конюх. Он и впрямь очень слабо понимал, как будет создаваться его отряд. Еще меньше он представлял, чем и как они будут воевать, и совершенно не понимал, каким образом будут жить и кормиться. И тут в который раз на помощь пришел мальчишка:
– Теть Марусь, баб Фрось, дядь Прош, ну чего вы ссоритесь? Нам же здесь долго теперь жить. Все наладим! За харч я отвечаю! Ночью свинью добуду, обещаю! Я ж видал – там все кабанами изрыто. Они сейчас у Бездона держатся, личинку копают, корешки. Я стрельну, а мужики потом принесут, и разделаем. Мяса вдоволь будет. Грибы вон пошли, ягода есть на болоте – черника. А там и клюква пойдет. Я тут все места знаю.
– Ух ты! Весь в батю, – улыбнулась тетка. Она устало вздохнула и погладила парня по вихрастой голове:
– С тобой точно не пропадем. А на этих мы еще посмотрим, какие они вояки и добытчики. Ладно, садитесь, чаю попейте брусничного. А после будем вместе думать да решать, как жить и как воевать.
* * *
Чай из брусничного листа был душистым и вкусным. В его аромате таилась необъятная гамма лесных вкусов, запахов и мотивов. Маленький, почти незаметный кустик брусники растет во мху и собирает своими плотными глянцевыми листочками по крупицам сок земли, солнечные лучи, запахи трав и секреты леса, рассказанные веселыми березками древнему великану дубу, чтобы в конце лета рассыпаться по мягкому мшистому зеленому ковру яркими сочными бусинками спелых ягод. Из терпких пунцовых ягод помимо традиционного варенья готовили квас. Особенность этого удивительного напитка состояла в том, что он не требовал никаких дополнительных ингредиентов, кроме воды. Мало того, сколько бы ни разбавляли его, он все одно набирал и восстанавливал свой нежный вкус. Водица, которую в него добавляли, пополняла запас вкусного, полезного и даже целебного напитка. Казалось, что брусника специально предназначена для того, чтобы отдать себя человеку без остатка. Помимо ягод, из ее листиков заваривали прекрасный бодрящий напиток. Таким чайком, как и домашним брусничным кваском, очень любил побаловать домашних и гостей отец Лёньки – дед Павлик. Этому нехитрому кулинарному искусству он обучил и сына.
Едва уместившись за небольшим дубовым столом, мужчины дружно пили чай. Запас сухарей, всегда хранившийся в заимке, был съеден еще вчера, а сушеные корешки да травки не могли бы накормить всех нежданных гостей Павликовой сторожки. Лёнька разобрал свой камуфляжный костюм, аккуратно сложив веточки и пучки травы, которыми был обвешан, видимо, для маскировки от подкарауливаемых кабанов. Он знал, что такие хитрости не спасут от свиноматки, тонко чувствующей за километр любого чужака, а потому вокруг пояса и шеи подвесил целую гирлянду свежих еловых лап. Вот они и были главным маскировочным нарядом, который перебивал даже запах костра и дыма, пропитавшего Лёньку за эти дни. Лёнька не пил с мужиками, а продолжал рассуждать вслух:
– Нам бы мяска раздобыть да картохи. Тогда бы зажили богато! А еще б оружия. С оружием другое дело, был бы настоящий отряд. А так… бабья команда.
Прохор закряхтел и сурово зыркнул на пацаненка:
– Ишь, вояка, развоевался. Оружие ему подавай. Я у тебя сейчас и это конфискую. Не дело это, паря, по лесу с винтовкой бегать. Сам поранишься того гляди.
– Дядь Прош, я не поранюсь. Я с батей с трех лет в лес ходил. В пять лет уже косого брал, лиса сам добывал, куня бил. Нешто я не понимаю?! – обиженно загнусавил мальчишка.
Он ни за что не готов был расстаться ни со своим ружьем, ни с безграничной свободой, которую обрел, сбежав из деревни. Здесь ему никто не указывал, что и когда делать, когда и где спать, а главное, здесь он себя чувствовал хозяином и командиром. Теперь вот на свою голову он окликнул и привел в сторожку еще трех мужиков-конкурентов. А Прохор и вовсе себя уже командиром назначил. Приходилось вновь бороться за свое лидерство, доказывая полезность и умелость:
– Я ж говорю, могу кабана добыть. Факт, дядя Прохор! Вот только смеркаться начнет, я и засяду на тропе. К утру секачишку возьмем.
– Ты вот что, Лёнька… – Прохор поднялся и подошел к парню. – Не серчай, но ружо твое я конфискую. Нам теперь оно нужно не для зверя, а для немца проклятого. Чтоб защититься, значит.
Лёнька нехотя выпустил винтовку и насупился, едва сдерживая горячие слезы, готовые брызнуть из его больших карих глаз. Увидев его
