(Не)Мой (Не)Моя - Оливия Лейк
— Здравствуй, Яна, — свекровь осмотрела меня критическим взглядом. Я приехала после работы, а там я придерживалась исключительно делового стиля. — Ну, рассказывай, почему ты бросила моего сына.
У меня глаза на лоб полезли. О чем она?!
— Я не совсем понимаю, Агата Владиславовна, — даже не присела, потому что свекровь не предложила. Чувствовала себя, как школьница, которую отчитывал строгий директор. Но мне не настолько было это важно, чтобы плюнуть на этикет и развалиться в кресле. Если честно, мать Мирослава вызывала у меня жалость, как бы это ни казалось парадоксальным. Она очень богата, могла позволить себе практически все с самого рождения, даже ее муж, отец Мира, взял фамилию жены, потому что Нагорные в этом городе — главная сила. Но… Агата Владиславовна одинока, и не факт, что счастлива. Я чувствовала, что внуков она любила, но по-своему, поэтому и они к ней не особо тянулись. Мой Рома уж точно бабушку Лену обожал, а к бабе Агате ездил только ради собак. Ну вот так… Я только разводила руками: заставить любить невозможно.
— Присаживайся, в ногах правды нет, — и повернулась к горничной, дежурившей тут же. — Чай и пирожные подай, — и снова перевела острый взгляд на меня. — Почему ты не сопровождала моего сына на вечере у Святослава? Ты была больна? Или Роман? Может, при смерти? Больше причин, оправдывающих твое безрассудство, не вижу.
— Нет, я здорова. Рома тоже. А не пошла потому, что не захотела.
Агата Владиславовна нарочито громко ахнула.
— Ты хоть понимаешь, что своими руками преподнесла моего сына этой актрисульке?!
Я взяла чай и взглянула на свекровь, пытаясь понять, зачем мы ведем этот разговор.
— Агата Владиславовна, давайте наконец поговорим откровенно: вы ведь никогда не любили меня, а наш брак с Мирославом считали мезальянсом. Что изменилось?
— Так я и Полянскую не любила! — воскликнула она. — Я вообще женщин моего сына никогда не жаловала, и что?!
Я рассмеялась. Вот это откровенность! Чего-то подобного я ожидала. Повезло еще, что Мир не маменькин сынок, иначе худо было бы нам всем с первого взгляда.
— Агата Владиславовна, мы с Миром расстались. Да, я взяла сына и ушла из дома.
— Неужели не будешь бороться за мужа? — сощурила глаза, такие же серые, как у единственного сына.
— За что? — не сдержала горечи. — Мирослав любит ее. У вашего сына появился шанс быть абсолютно счастливым с по-настоящему любимой женщиной. И это не я…
— Какой бред! — фыркнула свекровь. — Думай о себе, девочка, и о своем счастье. Ты не борешься, ты отходишь в сторону!
— Я думаю, Агата Владиславовна, и больше не хочу быть пластырем. Я хочу быть единственной!
Именно об этом я думала глубоким вечером, сидя на низком широком подоконнике. Рому уже уложила, налила бокал красного полусухого и смотрела на реку. Дождь мелко накрапывал, машины с бешеной скоростью улетали вдаль, на противоположном берегу темнели здания старой мануфактуры из красного кирпича.
Сегодня не обычный день, но потерявший торжество и сакральность. Наша с Мирославом годовщина. Девять лет назад мы поженились. Я не ждала звонка с поздравлением, но не ожидала, что муж вообще пропадет. Мы не связывались, не говорили и не виделись с того вечера, когда он разбил зеркало в гардеробной. Ладно я, но Ромка чем заслужил такой игнор? Он постоянно спрашивал про папу, а я больше ни в чем не была уверена, даже в нужности моего сына вроде как хорошему отцу.
Надеюсь, что причина все же была. Мне не хотелось разочаровываться в Мирославе еще и как в отце. Нет, он не был плохим мужем, но раз мы пришли к разводу, значит, и хорошим не стал. Как и я. Плохой муж, помноженный на плохую жену, равно развод.
Я пригубила уже второй бокал и закусила крупной виноградиной, когда в дверь постучали. Я поднялась, оставляя плед на окне, и босиком прошла через гостиную в коридор. Кто-то знал, что у меня ребенок, и не звонил, а тихо скребся. Посмотрела в глазок — муж пожаловал. Я открыла.
— Привет, — у него в руках был большой букет малиновых роз, стебли которых перетянуты лентой в тон. — С годовщиной, — подарил их мне. — Можно войти?
— Не поздно? — двоякая фраза, но я имела в виду исключительно время.
— Надеюсь, что нет, — не знала точно, о чем говорил Мир.
Я оставила дверь открытой и пошла в гостиную: мне понадобилась большая напольная ваза для цветов. Хорошо, что дизайнер использовала их в интерьере, а так только в ведро.
— Что ты хотел, Мир? — он присел за столик во французском стиле и крутил в руках бархатную коробочку.
— Это я купил, чтобы помириться перед вечеринкой у Свята, — оставил футляр на столе. — Но не подарил…
Да, мы крупно поругались, а потом я ушла.
— А это на годовщину, — достал какие-то документы. — Посмотри.
Я дрожащими руками развернула бумаги. Здесь было много всего, но главное — в договоре с английским аукционным домом. Боже мой…
— Я не могу, — замотала головой. — Это слишком дорого.
Я увлекалась живописью, любила ходить по галереям, выискивать новых художников, свежий взгляд, интересные композиции. Поэтому дружила с сестрой Святослава Нагорного, она художница.
Все это исключительно для себя. Мир, естественно, знал. В доме осталось много картин, которые я покупала… Сегодня он презентовал мне холст кисти Марка Шагала «Влюбленные». Художник запечатлел на нем себя и жену. Символично и дорого. Очень, очень дорого. Миллионы долларов.
— Это инвестиция, Яна. Если ты решишь ее когда-нибудь продать, то станешь очень богатой женщиной.
— Я не мо…
— Ты примешь, потому что мне она нафиг не нужна! — криво усмехнулся. — Завтра картину доставят. И приедет мастер, установить сигнализацию. На всякий случай.
Даже если это был подкуп или откуп, то приятно, в каком виде это сделано. Мир помнил о моих вкусах и предпочтениях. Последний знак внимания.
— Спасибо, — присела рядом.
— Мы можем поговорить?
Я только кивнула. Нам было что обсудить. В частности, общение с сыном.
— Прости за сцену дома. Я напугал тебя?
— Немного, — ответила правду. Да, я никогда не видела Мира в такой яростной растерянности. Он не понимал и не принимал наш с сыном уход. Но смог взять под контроль эмоции и не удерживал силой.
— Поэтому я не пришел раньше, — коснулся шеи, затекавшей после работы. Я это знала. Я вообще хорошо его знала. Наверное, поэтому не могла ненавидеть. —
