Актуальные проблемы языкознания ГДР: Язык – Идеология – Общество - Николай Сергеевич Чемоданов
«deutliche vnd yderman verstendliche rede geben»
(«дать образец четкой и каждому попятной речи»)[381]
и с этой целью прислушивался к языку
«mutter jhm hause, die kinder auff der gassen, den gemeinen man auff dem marckt»
(«матери в доме, детей на улице, простого человека на рынке»)
и смотрел
«denselbigen auff das maul… wie sie reden»
(«на их рот… как они говорят»)[382].
Поэтому в его правильном немецком языке нет риторической искусственности и напыщенности, и он по праву мог гордо называть себя
«prediger der deudschen»
(«проповедником немцев»)[383].
Мюнцер и многие другие, придерживаясь в основном тех же тенденций, уступают ему. Вспомним рассуждения Мюнцера в его сочинении «Ordnung und Berechnung des Deutschen Amtes zu Allstedt», где он утверждает:
«Christus unser heyland hat das evangelion einer yder creaturen befolen vorzupredigen unvorwickelt und unvorblumet, …wie es ein yeder in seiner sprach vornimpt oder vornehmen mag»
(«Христос, наш спаситель, повелел проповедовать евангелие перед каждым существом без премудростей и прикрас, …как каждый понимает или может понять его на своем языке»)[384].
Гуттен, напротив, в своих трактатах на немецком языке никак не мог полностью освободиться от влияния латыни и от «традиций придворного и канцелярского языка»[385]. И к употреблению немецкого языка он перешел только под влиянием Лютера. Другие же, как, например, Мурнер, в отношении стиля иногда демонстрировали просто дурной вкус, смешивали стили, оставаясь при этом слишком привязанными к региональным языковым особенностям. Таким образом, в рамках общего устремления существовала широкая шкала возможных реализаций, из которых не каждой было суждено иметь продолжение в будущем. В отношении влияния на будущие судьбы языка Лютер должен быть поставлен на первое место ввиду того, что его труд был не только внушителен по объему, но и затрагивал самые жгучие вопросы своего времени[386] и одновременно обладал литературными достоинствами. Важно и то, что этот труд оказался в весьма плодотворной зоне пересечения тенденций, имевших решающее значение для последующего развития языка[387] и получивших дальнейшее развитие при формировании национального литературного языка. Это были: тенденция развития географии языка от регионального многообразия к единству, социоязыковая тенденция развития от сословной и функционально-стилистической обособленности к общности и структурно-языковой тенденции, направляющая развитие от унаследованных структур на всех уровнях языковой системы, которые уже больше не удовлетворяли растущих коммуникативных потребностей времени, к новым, более подходящим и функционально более эффективным структурам. По крайней мере две первые линии развития Лютер отчетливо видел и стремился всюду, где перед ним была свобода языкового выбора, принимать решение на уровне своих возможностей и знаний в соответствии с осознанным им направлением развития. Возможно, что и без Лютера наметившийся процесс развития был бы качественно тем же, но он шел бы значительно медленнее и, вероятно, лишь окольными путями. Живым доказательством этого является победное шествие его перевода Библии, который за относительно короткий срок оставил позади всех своих конкурентов только благодаря своему общепонятному языку. Даже идеологические противники не могли не поддаться его влиянию.
Социоязыковая линия развития уже имела к тому времени, разумеется, свои традиции. Действенный, меткий немецкий язык Мартина Лютера, Томаса Мюнцера и других развился не на пустом месте. Достаточно вспомнить хотя бы немецкую проповедь и немецкую религиозную нравоучительную литературу, начиная с периода позднего немецкого мистицизма, периода Таулера, Зойзе, «друзей бога» и «братьев по общему житию», которые после увлечения экзальтированной и умозрительной мистикой для избранных создали практическое христианское учение на каждый день. Это учение находило широкий отклик и распространялось в форме большого количества литературных поделок по всей стране через монастыри как культурные центры, проповедников в городских церквах, через братские общины и т.п. Для языка такого рода второсортной литературы были характерны несложное построение предложения с преобладанием определенных моделей простых и сложноподчиненных предложений и периодов, а также ограниченная общедоступная лексика. Известно, что Лютер был приятно удивлен, когда ему в руки попало сочинение «Theologia Deutsch», особо ценный образчик литературы этого направления, которое он потом издал в 1518 г.
(«Ich danck Gott, das ich yn deutscher zungen meynen gott alßo hoere und finde, als ich und sie mit myr alher nit funden haben». –
«Я благодарю небо, что наконец слышу и вижу божье слово на немецком языке, чего ни я, ни вы со мной не встречали»[388].)
Новое, что тогда начало отличать религиозную литературу, проявлялось в том, что чисто религиозные тексты, как, например, Библия, истолковывались в соответствии и в связи с ситуацией дня. Их содержание связывалось с новыми ориентирами повседневной жизни, с социальными размышлениями или даже требованиями, выдвигаемыми часто уже в национальном масштабе. Это было естественным следствием того, что Библию, Gotzvort («божественное слово»), сделали ei(n)zige Richtschnůr («единственной меркой») мыслей и действия. Не только для крестьян из Клеттгау заключались все их
Sachen, Handlung, Leben und Wesen allein im Gotzwort
(«дела, поступки, жизнь и существо лишь в божественном слове»).
Не
