Работа над ролью - Константин Сергеевич Станиславский
Описываемая пауза – это тот переход, та лестница, которая приведет исполнителей к драматической сцене, если они логически последовательно переживут в себе, то есть увидят внутренним зрением, Дездемону в объятиях черта, опустевшую комнату девочки, впечатление скандала во всем городе, позор, обрушившийся на их род; если Брабанцио увидит себя скомпрометированным перед самим дожем, всеми сенаторами и всякие другие картины, которые могут взволновать человека и отца… Что касается няни, то ведь ей может предстоять кара изгнания, а может быть, и суд.
Задача артистов – вспомнить, понять и определить, что нужно сделать в такой момент[44], чтобы найти равновесие и продолжать жить дальше, если бы описываемое в пьесе произошло с ними самими, то есть с живыми людьми, а не просто с ролью, пока еще мертвой схемой, абстрактной идеей человека. Другими словами, пусть актер не забывает, и особенно в драматической сцене, что нужно всегда жить от своего собственного существа, а не от роли, взяв у последней лишь ее предлагаемые обстоятельства. Таким образом, задача сводится к следующему: пусть актер по чистой совести ответит мне, что будет физически делать, то есть как будет действовать (отнюдь не переживать, сохрани бог думать в это время о чувстве) при данных обстоятельствах, созданных поэтом, режиссером, художником, самим актером в его воображении, электротехником… Когда эти физические действия ясно определятся, актеру останется только физически выполнить их. (Заметьте, я говорю «физически выполнить», а не «пережить», потому что при правильном физическом действии переживание родится само собой. Если же идти обратным путем и начать думать о чувстве и выжимать его из себя, то сейчас же случится вывих от насилия, переживание превратится в актерское, а действие выродится в наигрыш.)
…Останавливаюсь еще на этой важной паузе и даю маленький толчок и намек на то, что в эти минуты делает человек[45]: 1) старается понять, выбрать из того, кто говорит страшную весть, все, что можно из него взять; 2) в другой момент, когда рассказывающий подходит к самому страшному, спешишь остановить его, точно выпускаешь из себя все защитные буфера, чтобы отстранить надвигающуюся беду; 3) ищешь помощи у других людей: то зондируешь глазами их душу, чтобы понять, как они относятся к новости, принимают ли ее и верят ли ей, то смотришь умоляюще, точно прося, чтобы тебе сказали о нелепости и неосновательности известия; 4) потом оборачиваешься в сторону комнаты Дездемоны и стараешься представить ее себе опустевшей; с быстротой молнии пробегаешь по всему дому, представляешь будущую жизнь и ищешь в ней смысл и новую цель, а потом перелетаешь куда-то туда, в какую-то комнату, которая представляется грязной трущобой, и видишь там невинность, обесчещенную этим черным грязным дьяволом, который рисуется воображением в эти минуты не человеком, а зверем, обезьяной. Со всем этим примириться не можешь, и потому единственный выход – скорее, во что бы то ни стало, чего бы это ни стоило, спасать! После всего логически пережитого вопль Брабанцио: «Огня, свечей, зовите слуг…» – должен вырваться сам собой.
После слов: «Огня, огня – вам говорят!» – начинается пауза тревоги. Не забывать, что тревога в доме, что звуки заглушены, поэтому на этом фоне Яго может говорить.
Яго произносит монолог: «Прощайте; я должен удалиться…» – в большой спешке. Беда, если его здесь застанут: обнаружится его интрига.
Что делает человек, когда впопыхах дает последнее наставление? Необыкновенно ярко, четко, красочно и неторопливо рисует картину. Важно, что он все это делает не комкая и сравнительно неторопливо, хотя все его нутро трепещет и стремится как можно скорее действовать. Но он сдерживает свою нервность и старается быть возможно уравновешеннее и понятнее. Почему? Да потому, что понимает, что ему нет времени повторять объясняемое.
И тут предупреждаю актера, чтобы он действовал от своего собственного имени и выполнял при этом самую элементарную человеческую задачу, которая заключается в том, чтобы ясно объяснить, четко условиться о дальнейших действиях.
Народная сцена-пауза сборов. При последних словах Яго, когда экспозиция ясно дошла до публики, в окнах дома начинает нервно перебегать за слюдой окон свет от ночников и фонарей. Эти сумасшедшие мелькания, если хорошо все отрепетировать, создают большую тревогу. Одновременно с этим внизу, в парадной двери, лязгает, открываясь, железная щеколда, скрипит замок, визжат металлические петли. Из двери выходит привратник с фонарем, и появляются разные слуги. Они выскакивают под колоннадой, на ходу надевая панталоны, штаны, куртки, наскоро застегиваясь; бегут одни вправо, другие влево, потом возвращаются что-то друг другу объясняют, опять разбегаются.
На самом деле эти сотрудники уходят опять в дом, там надевают какие-нибудь каски, а может быть, и латы, плащи, и, таким образом преображенные, опять появляются из той же двери, не узнанные публикой.
Тем временем из дверей продолжают появляться в спешке одевающиеся люди, выносят алебарды, шпаги, оружие, влезают в гондолы, привязанные у дома (но не в гондолу Родриго), складывают туда принесенное, опять убегают и опять возвращаются с какой-нибудь ношей, продолжая на ходу, когда возможно, заканчивать туалет и облачаться.
Третья группа сотрудников наверху. Окна открыты, и видно, как они надевают штаны и куртки, что-то кричат тем, кто внизу, задают какие-то вопросы, дают наставления, за общим шумом не слышат друг друга, переспрашивают, сердятся, волнуются, ругаются. Выскочила под колоннаду с громкими рыданиями и няня, а с ней в таком же состоянии еще одна женщина – очевидно, горничная. Наверху в окне причитает еще женщина, глядя на происходящее внизу. Может, это одна из жен тех, кто уезжает, неизвестно, вернется ли назад муж, – ведь предстоит сражение…
После слов: «Несчастная! Ты говоришь, что с мавром?» – вышел Брабанцио, вооруженный шпагой, и по-деловому расспрашивает Родриго, который причаливает к берегу и распоряжается выступлением…
После слов: «Сюда – одни, туда – другие» – пауза. Брабанцио распоряжается: «Сюда – одни», – показывает на канал, куда должна направляться гондола: налево от зрителей, за кулисы; «Туда – другие» – показывает на улицу, что идет влево, за дом Брабанцио.
Отвязывают цепи гондолы и гремят ими. После слов: «Пошлите-ка скорей за доброй стражей и следуйте за мной» – Брабанцио торопливо подходит к кому-то из слуг, сидящих в гондоле, и что-то ему говорит. Тот быстро выскакивает и убегает по улице, что идет вправо, вдоль дома Брабанцио.
При словах: «Ну, вези (вместо «Ну, веди»), вези скорей» – Брабанцио садится в гондолу к Родриго…
На словах: «Берите-ка оружье» – солдаты в гондоле разбирают и подымают пики и алебарды.
При словах: «Призовите чиновников дозорных
