Том 6. Наука и просветительство - Михаил Леонович Гаспаров
Искали ленты ярче всех…
Как в час, когда народ расходится,
Мы нехотя вошли в собор,
Как на старинной Богородице
Вы приостановили взор…
Как в монастырскую гостиницу —
Гул колокольный и закат —
Блаженные, как именинницы,
Мы грянули, как полк солдат…
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня любили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…
(К С. Парнок, декабрь 1914);
Ты запрокидываешь голову
Затем, что ты гордец и враль.
Какого спутника веселого
Привел мне нынешний февраль!
Преследуемы оборванцами
И медленно пуская дым,
Торжественными чужестранцами
Проходим городом родным…
Помедлим у реки, полощущей
Цветные бусы фонарей.
Я доведу тебя до площади,
Видавшей отроков царей…
(К О. Мандельштаму, 18 февраля 1916);
Заря малиновые полосы
Разбрасывает на снегу,
А я пою нежнейшим голосом
Любимой девушки судьбу.
О том, как редкостным растением
Цвела в светлейшей из теплиц:
В высокосветском заведении
Для благороднейших девиц…
И как потом домой на праздники
Приехал первенец-гусар…
И как сам граф, ногами топая,
Ее с крыльца спустил в сугроб…
И как художникам-безбожникам
В долг одолжала красоту,
И как потом с вором-сапожником
Толк заводила на мосту…
И как рыбак на дальнем взмории
Нашел двух туфелек следы…
(К С. Голлидэй, апрель 1919).
В первом стихотворении связь с образцом В. Комаровского очевиднее всего: речь идет действительно о «туристической» поездке Цветаевой с Парнок в Ростов Великий под Рождество 1914 года. Одиннадцать строф впечатлений единообразно начинаются словом «Как…», смена их создает ощущение движения, собственно глаголов движения почти нет; мотивировка внимания к ним и поэтизации их – любовь к подруге, все больше обнажаемая к концу. Второе стихотворение вдвое короче; речь идет о «туристической» прогулке, когда Цветаева «дарила» Мандельштаму Москву, – вместо картин на виду, наоборот, глаголы движения, прохладная любовь выдвинута в центр и в концовку, но замаскирована мыслью о прошлом и будущем спутника. Третье стихотворение окончательно переключается с обозрения пространства на обозрение времени: это серия картин (12 строф, 13 «Как…») из жизни романтической героини, которой Цветаева уподобляет актрису-адресатку (вспомним «Итальянку» Городецкого), а любовь понятным образом – основное их содержание. Потом Цветаева еще дважды обратилась к этому размеру в любовных стихах (к Н. Вышеславцеву, 1920: «Да, друг невиданный, неслыханный…» и «В мешок и в воду – подвиг доблестный…»), но коротких и свободных от описательных осложнений.
Почти одновременно и независимо от Цветаевой скрещивает те же мотивы движения и любви Пастернак в стихотворении 1916 года «На пароходе». Здесь обстановка – пароход, река, природа – демонстрирует движение в пространстве, а на их фоне (как всегда у Пастернака, очень развернутом) любовный разговор демонстрирует движение во времени – во времени разговора и во времени прожитой жизни:
…Под Пермь, на бризе, в быстром бисере
Фонарной ряби, Кама шла…
По Каме сумрак плыл с подслушанным,
Не пророня ни всплеска, плыл…
Сквозь грани баккара, вы суженным
Зрачком могли следить за тем,
Как дефилируют за ужином
Фаланги наболевших тем,
И были темы те – эмульсией
Из сохраненных сердцем дней,
А вы – последнею конвульсией
Последней капли были в ней…
И утро шло кровавой банею,
Как нефть разлившейся зари…
Может быть, выбор блоковского размера был дополнительно подсказан Пастернаку стихотворением А. Штиха о любовном прощании (печ. 1915, с реминисценцией из Фета): «Вы уезжали. О, как жалобно Полозья бороздили снег… И если б мог, руками сжал бы я Коней задохнувшийся бег…». При переработке 1928 года Пастернак внес изменения в строфы о разговоре, и мотив движения в них ослабел.
На этом период семантического становления 4-стопного ямба ДМДМ можно считать законченным. Мы видели, как его семантический ореол возник «под знаком Брюсова», расплылся в стихах его эпигонов и начал вновь структурироваться, ориентируясь уже не на Брюсова, а на «Незнакомку» Блока, которая оторвалась от брюсовской традиции и все больше стала заслонять ее собой. Поворотным моментом на этом пути от Брюсова к Блоку можно считать именно «Итальянские впечатления» Комаровского, а закрепили эту переориентировку Цветаева и Пастернак. После 1917 года, когда популярность Брюсова стремительно падает, а Блока (благодаря «Двенадцати») растет, эта установка на Блока стала распространяться еще стремительней. Но прослеживать историю 4-стопного ямба ДМДМ в советской (и эмигрантской) поэзии мы сейчас не имеем возможности.
SABINULA 247
КОММЕНТАРИЙ К РАССКАЗУ В. А. КОМАРОВСКОГО
Время действия – конец правления Веспасиана (69–79, умер 70 лет от роду), основателя недолгой династии Флавиев; он запомнился как правитель умный, грубоватый и прижимистый, враг «кутил и модниц»; его разговор с механиком о машине для перевозки колонн сохранен Светонием. Изгнал из Рима философов, учредил государственную ораторскую школу (во главе с Квинтилианом). Сын его – Домициан, будущий император, слывший порочным и жестоким. «Кажется, я становлюсь богом» – предсмертная шутка Веспасиана: популярные императоры после смерти причислялись к лику богов (непопулярные Нерон, Гальба, Вителлий названы здесь «божественными» по ошибке).
Из раннего римского прошлого упоминаются только битва при Каннах, победоносные полководцы Сципионы (III–II вв. до н. э.); затем – основатели Римской империи Цезарь (ум. 44 до н. э.) и Август (ум. 14 н. э.) с его женой Ливией; при Августе был сослан на Дунай знаменитый поэт Овидий, но за что – доподлинно неизвестно. Преемники Августа – «нелепые тираны», императоры династии Юлиев–Клавдиев: Тиберий (Тиверий) с его временщиком Сеяном; Калигула, к которому в 40 году приходило жаловаться на погром посольство александрийских евреев с философом Филоном; «божественный» Клавдий; и наконец, знаменитый злодей Нерон (54–68). Упоминается мать Нерона Агриппина, первая жена – добродетельная Октавия, вторая – порочная Поппея, последняя наложница – преданная Актея; его воспитатель и советник философ Сенека, его полководец Корбулон (Корвулон), воевавший с парфянским царем Вологезом; все они были убиты Нероном, а раньше всех
