Россия: страна, которая хочет быть другой. Двадцать пять лет – взгляд изнутри - Хайс Кесслер
Барьер между «нашими» и «не нашими» состоит из смеси гордости, самоиронии, комплекса неполноценности. И, возможно, также из какого-то чувства отвергнутой любви. Россияне так страстно хотели стать «своими», но мир, как им казалось, так и не ответил взаимностью. А то, что поначалу казалось таким желанным и достойным подражания, при близком рассмотрении потеряло свой блеск, как крылья бабочки, потускневшие от прикосновения.
Разочарование в Западе переживали как отдельные люди, так и страна в целом. И при Ельцине, и в первые годы правления Путина Россия делала широкие шаги навстречу Западу, желая быть включенной в международные структуры и, насколько это возможно, идти вместе. Но Россия была слишком велика, у нее было слишком много проблем, а Запад в решающие для России моменты слишком завяз в Ираке, Югославии, а затем и в войне с терроризмом.
В 2007 году Путин решительно сменил курс и на конференции по безопасности в Мюнхене выступил с яростной и враждебной речью, направленной против высокомерного господства Соединенных Штатов в однополярном мире. В следующем году Россия спровоцировала войну с Грузией, стремившейся присоединиться к НАТО, в 2014 году Россия присоединила Крым, а в эти дни, когда я пишу эту главу, мир, затаив дыхание, наблюдает за скоплением российских вооруженных сил на российско-украинской границе.
Так Россия оказалась в нынешнем режиме конфронтации не только с Западом, но и со всем миром. Курс Путина отвечает сегодняшним представлениям широких слоев российского населения. Понятно, что простых людей эти представления не побуждают к радикальным действиям. Но факт состоит в том, что для риторики Путина – Запад якобы не несет России ничего хорошего и не желает ей добра – существует благоприятная почва. И Путин умело играет на этих настроениях в обществе, используя всевозможные открытые и тайные средства, доступные в эпоху постправды.
В своей недавней книге Иван Крастев и Стивен Холмс рассуждают о конце «эпохи подражательства», когда после падения Берлинской стены в 1989 году устояла только западная либеральная модель. Благодаря успеху этой модели ее начали применять как в Восточной Европе, так и за ее пределами. При этом появилась концепция «переходного периода» – то есть проведение структурных реформ, которые позволили бы этим странам встать на путь продвижения к либеральной модели. Но тридцать лет подражательства не прошли бесследно.
Им пришлось признать, что их ноу-хау устарело, что все, что производилось в их странах, не выдерживало конкуренции с западными товарами, что приверженность традиционной медицине была равносильна суеверию, что их военная мощь была не более чем воспоминанием, что герои, почитаемые ими в прошлом, их великие поэты, ученые, солдаты, святые, путешественники – ничего не стоят в глазах мира, что их религию обвиняют в варварстве, что их язык изучает лишь горстка специалистов, а им самим, чтобы выжить, найти работу и не потерять связь с остальным человечеством, приходится переходить на чужие языки…
Эти слова из книги Амина Маалуфа относятся к египтянам XIX века, подражавшим Европе, но они как будто описывают Россию, так точно они иллюстрируют психологический настрой России, в итоге заставивший ее отвернуться от Запада[58]. Отвернувшись, вы освобождаетесь от постоянного давления, оставляете вымученные попытки измениться и, осознав, что вы другой, намерены сохранить свою самобытность. Этому курсу Россия и последовала.
Однако возврат к конфронтации с остальным миром – дело тоже непростое. Действительно, за последние тридцать лет жизни россиян и России сплелись с Западом всевозможными путями. Возьмем, к примеру, газопровод, связывающий Западную Европу и Россию, – Европа не может обойтись без российского газа, а Россия – без огромных доходов от его продажи. Россия стала частью всевозможных мировых сетей, необходимых для функционирования экономики, таких как Международная межбанковская электронная система платежей, доллар и евро в качестве резервных валют. Кроме того, на персональном уровне властные структуры в России глубоко вовлечены в офшорный финансовый сектор, в том числе в таких ключевых странах, как Великобритания и США, также и с Нидерландами. А российская элита не только хранит свои деньги на Западе, но и владеет там недвижимостью и предпочитает отправлять своих детей в западные университеты.
И речь идет не только об элите. Сегодня в России, особенно во влиятельных мегаполисах, работа и жизнь значительной части общества тесно связаны с международным сотрудничеством, обменом знаниями и просто контактами. Это не означает, что эти люди обладают иммунитетом к пропаганде и не восприимчивы к риторике Путина. Но это означает, что у них есть глубокая заинтересованность в поддержании более или менее нормальных контактов с внешним миром. И это ново по сравнению с почти полной изоляцией России в годы холодной войны. Время покажет, достаточно ли этого, чтобы Россия осталась частью того мира, в котором она только недавно сделала первые шаги[59].
Эпилог
Было уже к вечеру 21 августа 2016 года, когда я в последний раз захлопнул за собой дверь своей квартиры на Пятницкой, отдал ключи новым владельцам, сел в такси и поехал к тестю и теще. На следующее утро я вылетал в Амстердам, к новой жизни. Мой отъезд из России не был предвиденным. За год до этого в самом расцвете жизни умерла Даша, сраженная тяжелой болезнью. У нас не было детей, и мне предстояло решить, что делать с жизнью дальше. Мне было хорошо в России, она стала для меня домом, но я все же решил вернуться в Нидерланды, где не жил последние двадцать лет.
И вот в такси на пятиполосном шоссе, ведущем в Шереметьево, 22 августа 2016 года завершалась моя тесная двадцатипятилетняя связь с Россией, начавшаяся в тот июльский день 1991 года на выходе из Белорусского вокзала. Девятнадцать лет из этих двадцати пяти я разделил с Дашей – два жизненных пути, слившихся вместе на долгие годы. Вместе мы стали свидетелями целой эпохи.
Россия за эти двадцать пять лет пережила глубокие преобразования. Страна, которую я покидал, была несравненно более процветающей, чем та,
