Россия: страна, которая хочет быть другой. Двадцать пять лет – взгляд изнутри - Хайс Кесслер
Интеграция России в мир осуществлялась не как постепенный поступательный процесс, а как резкий скачок. В то время как процесс глобализации Запада имел ползучий характер, что давало нам время притереться и притерпеться, россиян мир буквально поглотил. Имея лишь опосредованное книгами и фильмами представление о зарубежном мире, они были полны уверенности, что все, что находится за пределами России по меньшей мере лучше, чем то, что их окружает. Если задуматься, то это довольно странно. Ведь с тем же успехом люди могли отнестись к terra incognita по другую сторону железного занавеса и с опаской.
Много лет спустя я узнал, что, когда летом 1991 года Алеша явился домой с Вильбертом, студентом из Амстердама, приехавшим в Россию по студенческой программе и собиравшимся прожить у него целый месяц, отец отозвал его на кухню и сказал: «Что ты творишь?! Может это шпион!», «Да, или голубой!» – нервно добавила мать. Но вскоре любопытство и гостеприимство взяли верх, и через несколько дней отец Алеши достал гитару, на столе появились бокалы, и вся семья собралась за кухонным столом вместе с Вильбертом.
Знакомство России с миром коснулось меня лично и определило мой опыт жизни в этой стране. Я оказался внутри этого процесса практически с первого дня. Выйдя в тот июльский день 1991 года на Белорусском вокзале, я был чем-то вроде инопланетянина из фильма Спилберга. Но осознал я это лишь позже. Гость с чужой планеты, с которым, к удивлению и восторгу местных обитателей, можно было разговаривать! (Больше я такого не испытывал, разве что однажды, много лет спустя, в Иране.) Все стремились со мной поговорить, интересовались, кто я, откуда и что я думаю об их стране, особенно когда они узнавали, что я говорю по-русски и что они действительно могут со мной общаться. Ведь тогда в России мало кто владел иностранными языками. «Noch einmal Schnaps trinken», – любимая фраза счастливчиков, прошедших службу в ГДР, на чем, впрочем, их лексический запас обычно заканчивался. Именно этот неподдельный интерес и разговоры, всякий раз возникавшие с людьми из разных слоев общества, побуждали меня возвращаться в Россию. Здесь я чувствовал себя желанным гостем, и это было ни с чем не сравнимое чувство.
Однако в этом безудержном интересе для меня была и обратная сторона. Люди были настолько убеждены, что у нас, в нашем «нормальном» мире, все лучше, порядочнее и честнее, что даже и слышать не хотели никаких отговорок и часто приписывали мне праведные качества и такие черты характера, которыми я вовсе не обладал. Иногда меня охватывало неловкое чувство, что меня воспринимают как представителя высшей цивилизации, почти возносят на пьедестал. Это сопровождалось еще и некоторой неприкасаемостью, защищенным статусом. Я дважды сталкивался с тем, что ночью, когда нас на улице пьяными забирала милиция, меня отправляли домой отсыпаться, в то время как мои русские друзья проводили ночь в участке. От этого было противно на душе. Даже пьяные и агрессивные дебоширы на улице обычно отступали, когда узнавали по моему акценту, что я иностранец.
Но труднее всего мне было смириться с тем, что от меня, как иностранца, уже изначально ожидали, что я ничего не понимаю в суровой российской действительности и не в состоянии с ней справиться. Потому что «Россия – это страна не для людей», как меня всякий раз уверяли, это «адская дыра, куда никто, будучи в здравом уме, не поедет жить, имея возможность жить в другом месте». Это были годы, когда все в России, кто мог, сматывали удочки, пока это было возможно, и пытались покинуть тонущий корабль. Для них я слыл наивным мечтателем, не осознающим, где очутился, – такова была первая реакция, и мне часто приходилось с пеной у рта убеждать людей в том, что я действительно многое видел и понимаю, что я тоже иногда делаю ошибки и что, возможно, я вовсе не такой уж организованный и примерный, как они думают. Но чаще всего это просто не срабатывало.
В то же время это были годы, когда гости с Запада автоматически воспринимались как опытные специалисты в вопросах рынка и капитализма. Хотя такой образ и не был полностью беспочвенным, он иногда создавал основания для самых странных деловых предложений, как, например, то, о котором я писал своей сестре в Нидерланды в марте 1993 года:
Вчера навестил кузена Шуры, по делу. Сергей (кузен!) и Зураб, его грузинский деловой партнер, внушительный господин мощного телосложения, хотят расширить свой экспортный бизнес по торговле велосипедами и аквариумными рыбками на Нидерланды и думают, что нашли в моей персоне идеального компаньона. Наслаждаясь прекрасным грузинским вином, красной икрой и непрерывным курением на крошечной кухне, окутанной удушливой вонью от ангорского кота, со мной делились самыми невообразимыми планами.
Типичная картина для тех времен, когда такие предложения делались исключительно потому, что выходцам из западных стран по определению приписывали деловое чутье. Даже если вы, как я тогда, были простым студентом-историком, занятым в Москве исследованиями для своей дипломной работы.
Во время моего визита в следующем году предложения стали намного весомей. Как-то раз я был у председателя профсоюза сотрудников милиции в Москве, чтобы взять у него интервью для моего исследования о профсоюзном движении в новой России. Ответив из вежливости на несколько моих вопросов, он быстро перешел к делу: он хочет обсудить со мной свое деловое предложение. Ему, явно лучше, чем мне, известно, что Нидерланды – европейский лидер по переработке и утилизации мусора. Вопрос заключается в том, смогу ли я найти подходящего иностранного партнера для создания и первоначального финансирования завода по переработке отходов. Ведь для оплаты своей деятельности профсоюз создал коммерческую фирму, и концессия на бесплатную переработку отходов с гигантских московских свалок, по его словам, уже практически у него в кармане. По сути, нам остается только взять эти деньги!
Мировые просторы
В отличие от стран Восточной Европы, в России не было падения Стены, которое в один момент открыло бы дорогу за границу. Только в мае 1991 года был принят закон, признающий право советских граждан на свободный выезд за рубеж[57].
