Ранние тексты. 1976–1990 - Борис Ефимович Гройс
Этот принцип корреляции духовного и материального составляет предмет бесконечной критики с новых позиций и в результате остается краеугольным камнем – философским камнем – европейской философии. Хотя культурная традиция и позитивная наука постоянно находятся в противоборстве в ходе новой европейской истории, пронизывая всю ее противостоянием «правых» и «левых», эти два начала столь же постоянно открыты для интеграции. Дело в том, что европейская наука, полагая себя выше всякой культурной традиции, убеждена в то же время, что она соответствует некоторому естественному «общечеловеческому» взгляду на вещи. Культурная же традиция Европы, хотя и противодействует экспансии науки, все же понимает самое себя прежде всего как традицию европейских наук. Так что хотя гегелевский синтез никогда не достигается, он всегда имеется в европейской традиции в виду.
Сама возможность как естественных, так и гуманитарных наук, возникших в европейской традиции, основывается, таким образом, на исходном философском различении «сущности» и «явления», или, что то же самое, «единого» и «многого». Это различение соответствует различению «языка» и «речи», где речь выступает как реализация «языка». Однако противопоставление «сущности» «явлению» возможно только в обществе с устойчивыми критериями понимания и ценностными критериями, ибо всегда возможен обратный ход: «явление» признается за «сущность», а «сущность» за «явление» – и тогда начинается беспощадный спор о том, что определяет что: «сознание бытие» или «бытие сознание» и т. д. В обществе, лишившемся единства понимания, оказывается возможным говорить уже не о сущности и явлении, а лишь об аналогиях между внутримирскими феноменами в строго ограниченном смысле.
Гуманитарные науки предполагают единство «сущностей» – и духовной, и материальной – и их упомянутое выше тождество. В мире, в котором единство науки распалось на множество соперничающих теорий, а единство культурной традиции расколото религиозными, классовыми, этническими и другими расколами, гуманитарные науки утрачивают почву под ногами, и их собственное внутреннее единство оказывается единственной, хотя и иллюзорной, гарантией единства культура в целом. Гуманитарные науки превращаются тогда в идеологии, стоящие и над традицией, и над научной рациональностью.
В отличие от европейских государств, Россия изначально не обладала единством понимания, единством исторической души. В России поэтому всегда отсутствовала вера в конечное единство мирового духа. Многочисленные сословные и этнические барьеры между людьми в русском обществе в сочетании с отсутствием традиций гласности сделали для русских очевидной бездну непонимания, существующую между ними. Это знание русского человека о возможности непреодолимого непонимания делает людей Запада наивными в его глазах. Это знание роднит Россию с великими многорелигиозными и многонациональными империями Востока.
Сказанное не означает, однако, что Россия оказывается в конечном счете, как это уже бывало раньше, страной последней истины. Отнюдь нет. Несмотря на всю свою наивность, Запад выработал и продолжает вырабатывать формы культурного и социального освоения жизни в разделенном обществе. В русских условиях гарантией нормальной жизни всегда выступала государственная власть, лишенная специфической культурной определенности и в своей внутренней основе чисто имперская, то есть денационализированная и классово индифферентная. Всякий раз, когда власть в России попадала под влияние односторонне ориентированных социальных групп или националистических тенденций, она колебалась. Альтернативой власти на русской почве традиционно выступала мистическая соборность, означавшая совместной скачок целой страны за пределы всех имеющихся внутри нее непреодолимых различий с целью обретения единой истины.
Этот скачок произошел, но результатом его явилась современная идеология, то есть рациональная безопорная гуманитарная наука. С другой стороны, гуманитарные науки, превратившиеся в идеологию, имеют своим внутренним содержанием все тот же принцип нейтральной и безличной власти. В принципе, власти сливаются в идеалистическое и материалистическое крыло гуманитарных наук. Это единство осуществляется как корреляция материальной власти и идеального абсолютного содержания. В индийской традиции очень хорошо показана связь между способностью йога к абсолютному созерцанию и властью, которой он достигает над своим телом и над стихиями. Социальный эквивалент единства содержания и власти дан Гегелем в его теории государства.
Принцип власти представляет собой эзотерическую истину каждой современной гуманитарной науки: от психоанализа и марксизма, где он очевиден и выявлен, до феноменологии и структурализма, где он завуалирован. Принцип власти утверждает каждую гуманитарную науку как единственную и единственно возможную, поскольку только если гуманитарная наука единственна, она может претендовать на универсальность объяснения. Признание возможности существования другой гуманитарной науки означает либо слияние с ней в некоторую новую единую науку, либо признание множественности сущностей и детерминаций и их «системно-структурное» упорядочение, либо, наконец, полемику с ней. Все эти решения, очевидно, неудовлетворительны, но последнее решение самое невыгодное. Дело в том, что в случае полемики гуманитарным наукам приходится опираться на аргументацию, почерпнутую либо из культурной традиции, либо из рациональной науки. В любом случае такая аргументация противоречит самой природе гуманитарных наук, так как ставит их в зависимость от одной из тех форм мышления, которые они призваны изучать в качестве своего предмета. Гуманитарные науки, тем самым, могут утвердить свою эзотерическую истину только путем прямой борьбы за власть, что предвидел уже Ницше, который говорил о будущей войне идеологий.
Структурализм – этот «консервативный» вариант левого материалистического крыла гуманитарных наук – выступил на смену марксизму в русской официальной мысли шестидесятых-семидесятых годов. Он претендовал на то, чтобы стать идеологией интеллигенции, готовой прийти к управлению обществом, в котором все действия имеют только системный смысл и которое потеряло интуицию своей историчности. Но рациональность структурализма оказалась, как этого и следовало ожидать, слабее марксистской, и отдаленная от участия в государственных институтах власти интеллигенция смогла использовать структурализм только для самоутешения в качестве метафизики, утверждающей культурную относительность всех критериев истины и, следовательно, утомительную для всех, кто не уверен в том, что его мышление и деятельность поистине эффективны. Самоутешение оказалось приятным и подействовало, тем более что совпало с созерцанием культур столь многих занятных и экзотических народов. Однако недавние попытки укоренения структурализма в традиции и науке наводят на мысль, что его снотворно-транквилизирующее действие начинает ослабевать.
Вещи, говорящие о самих себе
Игорь Суицидов
Язык обладает двумя различными способностями, которые часто смешиваются в одно. Во-первых, язык дает возможность говорящему воссоздать в словах или визуальных образах некую реальность, к которой читатель, слушатель или зритель способны отнестись с доверием, но к которой они не имеют иного доступа, кроме как через слова или изображения; и, во-вторых, язык дает возможность говорящему воссоздать некоторый аспект реальности, который может быть доступен читателю, слушателю или зрителю независимо от его языкового воспроизведения.
Представляется, что первая способность языка
