Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел

не удивляйтесь, если еврейская, потребительская точка зрения возьмет верх и приведет к разорению сельского хозяйства». В 1931 г. ДНВП также обещала, что партия будет «противостоять подрывному, негерманскому духу во всех его формах, независимо от того, исходит ли он из еврейских или других кругов. Мы решительно выступаем против засилья евреев в правительстве и общественной жизни, засилья, которое после революции стало проявляться все более и более постоянно». Тем не менее, между расовыми убеждениями националистов и их якобы аполитичных союзников по Штальхельму, с одной стороны, и нацистов, с другой, существовала дневная грань.

Обе партии связывали евреев с коммунистической угрозой, хотя нацисты склонны были изображать эту связь в более зловещих терминах и утверждали, что еврейское руководство коммунистическим заговором однозначно враждебно расовой судьбе немецкого народа. Различия между двумя партиями были и в отношении тех рабочих, которых привлекала коммунистическая партия. Националисты рассматривали немецкую политику в классовом аспекте и практически списали промышленных рабочих в разряд проигравших. Хотя партия пыталась завоевать голоса рабочего класса, апеллируя к националистическим, религиозным и традиционным социальным ценностям, в частности, к почтению к титулованной элите, националисты не вели прямой конкурентной борьбы с коммунистами на условиях последних. Хотя враждебность между КПД и НСДАП была вполне реальной и имела доктринальные корни среди партийных элит, нацисты рассматривали немецких рабочих как полноправных членов немецкой расы, народа и нации и, таким образом, стремились изменить их отношение к классовым отношениям. Хотя партия колебалась в том, как эти классовые отношения рассматривать.

Нацисты гораздо охотнее, чем националисты, рассматривали корпоративный капитализм, особенно финансовый сектор, как враждебный общим интересам немецкого народа. В этом отношении нацистская риторика часто напоминала коммунистические лозунги, описывающие выражение интересов элиты в немецкой политике. Поскольку обе партии пытались апеллировать к рабочему классу и имели общий интерес в разрушении Веймарской республики, тактическое сотрудничество между ними не может показаться удивительным. А на массовом уровне наблюдалось и большое разнообразие в членстве, и реальное сотрудничество в политических акциях и забастовках, и даже братство. Когда нацисты окончательно пришли к власти, многие якобы коммунистические рабочие даже массово перешли в национал-социалистическую партию. Все это было просто немыслимо для националистов.

Когда в 1928 г. Альфред Гугенберг стал лидером партии, националисты превратились в гораздо более авторитарную организацию с идеологической и практической привязанностью к «принципу лидерства». Образцом для националистов и президента Гинденбурга был Отто фон Бисмарк, который вместе с кайзером правил Германией почти три десятилетия в конце XIX века. В этот период Бисмарк объединил немецкие государства, а затем консолидировал новую нацию. Это достижение фактически привязало националистические настроения к понятиям сильного личного лидерства и военного духа, которые стали второй натурой для националистической партии. Хотя нацисты разделяли это благосклонное отношение к сильным лидерам, идеологическая основа была совершенно иной. Если националисты ставили сильного лидера в зависимость от консенсуса, созданного и обоснованного традиционными элитарными представлениями и отношениями, то нацистский «Вождь», о котором шла речь в нацистской идеологии, не подчинялся никому, кроме немецкой расы, народа и нации, и, поскольку он был воплощением этих вещей, «вождь» был фактически свободен и от этих вещей.

Между традиционным консерватизмом и нацистскими принципами существовало три основных различия: первый (1) подчеркивал христианство как основу немецкого государства, (2) считал, что государство должно соблюдать верховенство закона, и (3) рассматривал военную или гражданскую службу государству как «благородный долг, присущий гражданину». Если консерваторы «склонны были наделять государство характером сверхиндивидуальной личности, природа которой не может быть объяснена в терминах простого договора граждан», то нацисты возвысили «общность народа» до такой степени, что она стала «высшей этической ценностью», противоречащей христианской вере и во многом вытеснившей ее. Кроме того, отождествление вождя с немецким народом делало верховенство закона ненужным и в значительной степени неактуальным, поскольку приказы вождя беспрекословно воплощали народную волю. Наконец, примат нацистской партии как продолжение личности вождя сводил государственную службу к второстепенной роли. Это были важные различия.

Но до прихода Гитлера к власти и претворения их в жизнь они были в основном вопросами степени, а не открытыми противоречиями.

После 1928 г. Националистическая партия стала занимать все более крайние позиции, конкурируя на избирательной арене с набирающей силу Нацистской партией. Однако, даже смещаясь вправо, ДНВП по-прежнему рассматривала нацистов как молодого и энергичного новичка, который, конечно, еще не готов управлять страной, но, тем не менее, является мобилизующей силой в немецкой политике, способной охватить избирателей, невосприимчивых к довольно спокойным призывам отстраненной националистической элиты. При всей схожести риторики своих кампаний националисты проводили различие между тем, что должно быть сказано в политической борьбе, и тем, что должно быть сделано в рамках государственной политики. И они полагали, что Гитлер и нацистская партия руководствуются тем же принципом. Они и не подозревали, что нацисты тщательно сдерживали именно свою риторику, поскольку их намерения в отношении государственной политики были слишком экстремальными для публичного обсуждения. Поэтому предвыборные позиции националистов были, вероятно, более экстремальными, чем то, что они сделали бы, если бы управляли государством, а риторика нацистов была более умеренной, чем их реальные намерения. В результате с точки зрения индивидуального избирателя они оказались примерно в одном и том же месте. Эта кажущаяся схожесть сильно подкреплялась склонностью ДНВП предлагать авторитарные альтернативы парламентской демократии.

В электоральной истории Веймарской республики доминировали две взаимосвязанные тенденции. С одной стороны, это удивительный рост нацистской партии, которая практически буквально взорвалась после начала Великой депрессии. С другой стороны, наблюдался одновременный упадок правых и центристских буржуазных партий (ДНВП, ДВП, ДДП и большинства отколовшихся от них групп). Хотя внимательный анализ результатов выборов показывает, что нацисты привлекали голоса всех классовых фракций немецкого общества, основным фактором, способствовавшим расширению партии, была консолидация элиты и буржуазии.

В результате национал-социалистическая экспансия не затронула и левые партии рабочего класса, хотя в них социал-демократы постепенно уступали позиции непримиримо радикальной Коммунистической партии. Zentrum с его аналогичным построением политики как общинного выражения католической веры остался относительно незатронутым. Левые партии рабочего класса тоже не пострадали, хотя социал-демократы постепенно уступали позиции непримиримо радикальной Коммунистической партии. В результате растущей поляризации между буржуазным средним классом и радикально настроенными рабочими нацистская и коммунистическая партии набрали более половины всех голосов на выборах в рейхстаг в июле 1932 г. и вместе получили большинство мест. Поскольку обе партии были решительно настроены на уничтожение Веймарской республики (и, соответственно, друг друга), собрать парламентское большинство, которое могло бы соответствовать демократическим нормам, не представлялось возможным. К этому моменту надежды на возрождение стабильной основы веймарской демократии практически не было, даже если бы президент Гинденбург