История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер
Известие о неудаче генерала д’Эрлона ошеломило Лаллеманов и Лефевра-Денуэтта, которые слишком поздно поняли, что в столь серьезных обстоятельствах, когда души колеблются между долгом и чувством, любой, кроме Наполеона, кто явится убеждать людей, только смутит их, а не увлечет. Они пребывали в растерянности, когда заместитель командующего полковник Лион, видя их недоумение, приступил к ним с расспросами и вынудил рассказать, как они намеревались использовать вовлеченные корпуса. Тогда они во всем признались и предложили ему броситься с ними на Лионскую дорогу: это было единственное, что им оставалось. Полковник, напуганный подобным предприятием, отказался и в некотором роде вывел их из затруднения, взяв на себя командование корпусом и предложив им скрыться. Он тотчас же отправил в Париж от имени егерей акт повиновения и раскаяния, основанный на неведении относительно намерений генералов, пытавшихся ввести солдат в заблуждение.
Новость об этом бессильном покушении, разнесшаяся по Парижу 12 марта, уравновесила эффект, произведенный сокрушительными известиями из Гренобля и Лиона. Надежда на сей раз могла ввести в заблуждение даже разумных людей, ибо хотя войска, сохранив верность, устояли перед какими-то сорвиголовами, а не перед Наполеоном, из этого можно было заключить, при некоторой склонности питать иллюзии, что руководимые энергичными командирами войска устоят и перед Наполеоном. Донесения из Франш-Конте и из штаба маршала Нея (о его отступничестве еще не знали) также обнадеживали. Отбывший в Мец маршал Удино, со своей стороны, сообщал о превосходных расположениях бывшей Императорской гвардии. Все эти известия сочли ободряющими, стали им верить и заставляли поверить других. Говорили, что на пути из Канн в Лион Бонапарт заставал всех врасплох, нигде не нашел готовности к сопротивлению и восторжествовал, как много раз прежде в своей жизни, только потому, что настиг врагов неожиданно и поверг их в изумление. Но после Лиона, – добавляли все, – он повсюду будет встречать энергичное и неодолимое сопротивление. Ней захватит его с фланга, и он не одолеет храбрейшего из храбрых. Удино выдвинется из Меца и захватит его с тыла. Войска, собранные в Париже и в окрестностях, составят армию в сорок тысяч человек, которой будет командовать лично герцог Беррийский с маршалом Макдональдом в качестве начальника штаба, и на глазах принца и почтенного маршала армия доблестно исполнит свой долг.
Итак, герцога Беррийского назначили командующим Парижской армии, которая встала лагерем перед Вильжюифом, а в начальники штаба ему дали Макдональда, только что показавшего в Лионе чудеса преданности и храбрости. Герцогу Орлеанскому поручили отправляться на север, составить резервную армию из войск, выказавших преданность, собрать их в Амьене или Сен-Кантене и, снабдив необходимым снаряжением, повести на Париж, дабы сформировать левый фланг герцога Беррийского и сражаться бок о бок с ним. Удино приказали привести в движение пехоту Старой гвардии, если он думает, что на нее можно положиться, двигаться так, чтобы перерезать дорогу из Лиона в Париж, и обещать офицерское звание всякому, кто обязуется открыть огонь.
В Париже тем временем начали запись волонтеров. Пламенные роялисты принялись ходить по улицам столицы, размахивая белыми знаменами и призывая к оружию против узурпатора и тирана, вознамерившегося навлечь на Францию новые бедствия деспотизма и войны. Эти демонстрации не производили на население заметного впечатления, однако либеральная молодежь, попавшая под влияние газеты «Цензор», выказала готовность защитить свои взгляды с оружием в руках, и в волонтеры записалось довольно много студентов права. Надеялись, что с не меньшим усердием послужит королевскому делу Национальная гвардия, так же дорожившая миром, как студенческая молодежь дорожила свободой. Одним словом, все старались подбодрить друг друга и оправиться от подавленности, вызванной известиями из Гренобля и Лиона.
Дабы усилить эти чувства отзвуками с трибуны, добились созыва палат. Возвестили, что король и принцы 16-го придут в палату депутатов, дабы возобновить альянс с нацией и предоставить твердые заверения в верности Конституционной хартии.
Король подготовил речь, которую тщательно составил и выучил наизусть, дабы лучше ее произнести. Будучи сообщена совету, речь была расценена как шедевр и в самом деле была сколь благородна, столь и искусна. Ободренный, Людовик XVIII с помпой отбыл из Тюильри, надев ленту Почетного легиона и двигаясь за двойным ограждением из национальных гвардейцев и линейных войск.
Прибыв во дворец Бурбон, Людовик вошел в зал заседаний и поднялся по ступеням трона, опираясь на Блака и Дюра. Члены обеих палат при виде монарха вскочили с мест и стоя рукоплескали ему. Самыми рьяными были свидетельства депутатов, заседавших с левой стороны. Все они хотели мира, короля и гарантий хартии и старались показать, что если король будет честен с ними, они будут честны с ним.
Людовик чистым и ясным голосом произнес следующие слова: «Господа, в эту критическую минуту, когда враг общества завладел частью моего королевства и угрожает свободе оставшейся части, я пришел к вам, чтобы упрочить узы, соединяющие вас со мной и составляющие силу государства. Обращаясь к вам, я намерен объяснить мои чувства и мои пожелания всей Франции.
Я вернулся на родину и примирил ее с иностранными державами, которые будут, не сомневайтесь, верны нашим договорам. Я потрудился ради благополучия моего народа и каждодневно получаю самые трогательные знаки его любви. Умереть в шестьдесят лет ради его защиты стало бы лучшим завершением моего пути!
И поэтому я не боюсь за себя, но страшусь за Францию. Тот, кто пришел к нам разжечь пламя гражданской войны, несет с собой и бич войны с заграницей. Он пришел, чтобы вернуть нашу родину под свою железную пяту и уничтожить данную мной вам хартию. А ведь хартия будет моей лучшей заслугой в глазах потомков, ею дорожат все французы, и ее я клянусь соблюдать.
Сплотимся же вокруг нее! Да станет хартия нашим священным знаменем! Потомки Генриха IV придут под нее первыми; за ними последуют все честные французы. И наконец, господа, содействие обеих палат придаст власти всю необходимую ей силу; а счастливый исход поистине национальной войны покажет, на что способен великий народ, объединенный любовью к своему королю и к основному закону государства».
Едва прозвучали последние слова, как граф д’Артуа, встав и с почтительностью взяв короля за руки, произнес следующие слова: «Позвольте, сир, от имени вашей семьи присоединить мой голос к
