Настоящий Дракула - Раду Р. Флореску
Михаэль Бехайм даже называет имена тех троих монахов: брат-вратарь Ганс, брат Михель и брат Якоб. Эти трое светских братьев как раз возвращались из близлежащих деревень, где собирали подаяние для своего монастыря и, без сомнения, прозелитствовали, пытаясь обратить крестьян в свою веру, а это обстоятельство не могло не возмутить Дракулу, поскольку до своего вынужденного обращения в католичество он был ярым врагом католической церкви.
На обратном пути, рассказывает Бехайм, за четверть лиги до монастыря (примерно за милю), монахам довелось случайно встретиться с Дракулой. Тот обратился к одному из монахов, Михелю, и пригласил немедля поспешить следом за ним во дворец.
Михаэль Бехайм передает дальнейший диалог, состоявшийся у Дракулы с монахом в величественном тронном зале. Дракула засыпает монаха вопросами, однако, движимый своим извращенным чувством юмора, более всего допытывается у монаха, действительно ли Господь приберег ему, Дракуле, местечко в раю за многие загубленные им души, молитвы за которые, надо полагать, возносит благочестивый монах? И попутно интересуется, может ли он, Дракула, считаться святым в глазах Господа, если стольким несчастным укоротил их тяжкие земные муки? В русскоязычном переводе сцена описана так:
Спросил монаха грозный муж:
«Не знаешь ли ты, сколько душ
из мерзости телесной
мной были освобождены
и, значит, вознаграждены
обителью небесной,
чтобы туда вселиться?»
Когда блажен тот, кто убит,
не должен ли весь их синклит
за Дракула молиться?
…
Он, Дракул, делатель святых,
вне всякого сомненья.
Не он один ли вправду свят
из всех, кого на свет родят.
Но более всего Дракула тревожится о посмертном искуплении собственных злодеяний — будут ли они прощены ему после смерти? Эта же тревога побуждала его уделять столько сил и внимания богоугодным делам (закладывать монастыри, делать щедрые пожертвования Афону, служить заупокойные по им же убиенным). Брат Михель, явно объятый ужасом перед очами грозного Колосажателя, пытается утолить его страхи перед адским пламенем. «Конечно, вы можете спасти свою душу, — говорит он. — Ибо многим смертным Господь в милости своей даровал спасение, даже когда Божественное милосердие запоздало являло себя в момент их кончины». Эти кроткие притворные увещевания, несомненно, помогли брату Михелю спасти свою жизнь.
«Вы так не вознесетесь, —
сказал брат Михель, — господин,
спасти вас может Бог один.
Покайтесь — и спасетесь».
Но для спокойствия Дракуле нужно, чтобы кто-нибудь еще уверил его в возможности спасти свою грешную душу, и он поспешно призывает к себе второго монаха, Ганса-вратаря, и вопрошает того уже без всяких околичностей:
«Скажи мне откровенно,
что будет, господин монах,
со мной в грядущих временах».
Убежденность в своей правоте придает брату Гансу мужества со всей прямотой отвечать Дракуле и выговаривать тому за сотворенные злодеяния.
«Дождешься, несомненно,
ты вскоре вечной муки, —
сказал монах, — убил, злодей,
безвинных много ты людей,
в крови купая руки.
Ты все еще здесь потому,
что дьяволу ты самому
внушаешь отвращенье».
И, немного помолчав, добавляет:
«Я знаю, смерть мне предстоит,
тобою буду я убит,
но ты не жди прощенья.
Жизнь для меня лишь бремя,
но ты меня не прерывай!»
Раздраженный, но одновременно охваченный страхом, Дракула разрешает монаху продолжить его проповедь.
Рек Дракул: «Говори давай!
А я тебе дам время,
кол тоже может подождать».
За сим следует самый обличительный монолог из всех, какие позволял произносить в своем присутствии господарь Влад Дракула.
Сказал монах: «Ты лютый тать!
В деяньях душевредных
ты, заводила-атаман,
ты, кровопийца, ты, тиран,
зачем терзаешь бедных?
Невинно осужденных,
беременных казнишь, скажи,
ты за какие мятежи
казнишь новорожденных?
Трехдневных и трехчасовых
не оставляешь ты в живых,
всех на кол ты сажаешь;
тебе не причинивших зла
ты губишь, лишь бы кровь текла,
в кровь руки погружаешь,
как будто бы здоровью
она потребна твоему:
непостижимое уму
питанье чистой кровью.
Откуда злоба у тебя,
что множится, людей губя,
ты растолкуй попробуй».
Дракула еще не слыхивал подобных слов, они изумляют его и одновременно приводят в ярость. Но он умеет обуздывать свои чувства и отвечает на пламенную речь монаха спокойно, излагая ему свою макиавеллиевскую политическую философию, в частности, отвечая на самое убийственное обвинение в умерщвлении младенцев.
Ответил Дракул: «Не таю.
Предусмотрительность мою
ты называешь злобой.
Труд без нее напрасен.
Обрубишь ветки на стволе,
а цепкий корень цел в земле
и, стало быть, опасен.
А если корень цел, тогда
возобновляется вражда
под видом новых веток,
и, как себя ни береги,
выходят злейшие враги
из бывших малолеток.
Нет, лучше корни эти
я выжгу все в конце концов,
иначе будут за отцов
мстить выросшие дети».
Но, даже зная, что судьба его предрешена, Ганс-вратарь желает оставить за собой последнее слово и бросает в лицо Дракуле:
«…Злодей,
подумай о душе своей,
считай, что жизнь ты прожил.
Напомнив о кровавом псе,
против тебя восстанут все,
кого ты уничтожил.
Дойдет их вопль до Бога,
хоть был, глупец, ты в жизни глух,
и в ад отправится твой дух,
туда тебе дорога».
Тут уж Дракула приходит в неописуемую ярость, поскольку монах все же сумел задеть самые болезненные струны его совести и развеять ложные надежды, что, раз он помазанник Божий, Господь сжалится над его душой. Дракула хватает монаха и тут же на месте голыми руками расправляется с ним. В нарушение принятой процедуры сажать на кол ягодицами Дракула бросает монаха на
