Революция 1918 года в Финляндии и германская интервенция - Виктор Михайлович Холодковский
Шведский премьер-министр Эден также был того мнения, что если Швеция не желает быть втянутой в войну в Финляндии, а возможно — й в мировую войну, она должна воздержаться от интервенции. Ведь белая Финляндия возлагает главные надежды не на Швецию, а на Германию, и сама Германия отнюдь не склонна играть второстепенную роль и упускать сферу влияния, которая сама просится в руки. Словом, Швеция не хотела попасть в положение младшего партнера Германии, с которым та не стала бы считаться. К тому же после вступления в войну США исход войны в пользу Германии становился все более сомнительным, и Швеция не хотела ухудшать свои отношения с вероятными победителями.
Как видно из приведенных высказываний Хельнера, одним из соображений, удерживавших шведское правительство от интервенции в Финляндии, было и опасение вызвать осложнения в отношениях с Советской Россией. Таким образом, Советская Россия уже одной своей дружбой с революционной Финляндией оказывала сдерживающее влияние на шведских контрреволюционеров и косвенно облегчала положение последней.
Шведское правительство не обманывалось и насчет того, что интервенция Швеции вызвала бы негодование трудящихся Финляндии, т. е. большинства ее населения. Эден заявил, например, что обвинение по адресу правительства в том, что оно своей сдержанной позицией якобы вызвало разочарование и горечь финляндского народа, «основано на незнании фактического положения». А министр юстиции Лёфстрём прямо заявил, что шведская интервенция вызвала бы «враждебное чувство у населения самой Финляндии».
Но кроме внешнеполитических соображений, которых одних, по словам Хельнера, было бы достаточно, чтобы исключить возможность интервенции, существовали еще и причины внутриполитические, имевшие ничуть не меньшее значение. Это была позиция рабочего класса Швеции, который с большим сочувствием следил за революционной борьбой своих финляндских братьев по классу, несмотря на попытки правых шведских социалистов опорочить финляндскую революцию.
Правые лидеры шведской социал-демократии осуществили в это время целую серию активных мероприятий с целью развенчать финляндскую революцию, да и идею революции вообще, и не допустить революционизирования рабочего класса самой Швеции. В публичных выступлениях руководство шведской социал-демократии старалось внушить рабочему классу, что «в наше время» революция вообще нелепа, вредна и даже противоречит-де учению Маркса.
В подписанном председателем шведской социал-демократической партии Брантингом и ее секретарем Мёллером обращении к шведским рабочим в феврале 1918 г. утверждалось, что в эпоху всеобщего избирательного права революционные перевороты потеряли всякий смысл. Умышленно толкуя революцию как попытку меньшинства установить свою власть, хотя под такое толкование не подходила ни одна настоящая революция в истории, в том числе и финляндская, авторы обращения заявляли: «Между тем социалисты со времен Маркса противопоставляют этому (т. е. революционному образу действий. — В. X.) его учение о том, что новое общество должно быть делом не каких-то опекунов, а самого рабочего класса, просвещенного в социалистическом духе». Правосоциалистические фокусники пытались использовать авторитет Маркса для осуждения идеи революции, превращали Маркса в противника революции, в союзника оппортунистов.
В одном из докладов Мёллер заявил: «Социал-демократический путь нельзя сократить при помощи революции. Ближайшей стадией развития должно быть общество государственного капитализма, которое сосредоточивает в своих руках весь производственный аппарат, что мало-помалу приведет также к более справедливому распределению продуктов. Революция не может привести к изменению характера производства, и разговоры о социальной революции являются поэтому сущей чепухой... Всякая попытка в духе той, какую предприняли финны, обречена на неудачу». По Мёллеру выходило, что финские рабочие, уже начавшие умирать от голода, не должны были все же совершать революцию — ведь они еще не прошли через период госкапитализма. Надо было просто терпеливо ждать этого госкапитализма — тогда «мало-помалу» будет достигнуто более справедливое распределение продуктов.
В том же обращении решительно осуждался большевизм, который, якобы «злоупотребляя именем социальной революции, компрометирует социализм, попирает демократию и в соответствии со своей собственной сущностью может только выродиться в социальную анархию с последующей за этим реакцией». С видом людей, которым ведомы законы истории, правые лидеры предрекали большевизму гибель в качестве исторического возмездия за несоблюдение им этих законов (пятью месяцами позже их газета «Сосиаль-демократен» опять писала, что дни «максималистского режима» в России сочтены).
Впоследствии, в 1919 г., «министр» одного из русских белогвардейских правительств Маргулиес спросил у Брантинга, каким образом шведским лидерам «удалось удержать Швецию от большевизма». «Исключительно сообщением точных сведений об ужасах Москвы и Петрограда», — ответил Брантинг. О большевистской революции сообщались одни сплошные ужасы.
Шведские правые лидеры пытались создать у шведских рабочих самое отрицательное представление и о финляндской революции. В упомянутом февральском обращении руководства социал-демократической партии положение в Финляндии изображалось так, будто за подлинную демократию борются белые, а революционеры, направляемые кучкой злоумышленников, ведут борьбу за цели, чуждые рабочему классу, и за вмешательство русских в дела Финляндии. Как и буржуазия, правые умалчивали о классовом характере войны. «Вооруженное восстание против избранного на широчайшей народной основе парламента, — говорилось в обращении, — ...представляется нам отрицанием самого принципа демократии, провозглашением насилия меньшинства над большинством народа...». Финляндскую революцию правые социал-демократы объявили «изменой рабочему классу и демократии». 27 марта в докладе на собрании, организованном в Стокгольме рабочей коммуной в зале Аудиториум, Мёллер сказал: «Шведская социал-демократия выразила свое неодобрение финляндской революции потому, что это было преступление против демократии, т. е. нечто такое, что никогда нельзя защищать и всегда нужно осуждать». Дальше он намекнул на желательность поражения красных, заявив, что «революция в Финляндии является страшным несчастьем не только для страны в целом, но, может быть, еще в большей степени — для ее рабочего класса... Победа красных была бы для финской социал-демократии еще опаснее, чем поражение» (!). А ведь было уже очевидно, что поражение революции приведет к неслыханному белому террору.
И лишь когда эти продиктованные якобы благожелательностью к рабочему классу пожелания о поражении финляндской революции сбылись, когда началась вакханалия белого террора, правые социал-демократические лидеры стали выражать сожаление. Брантинг в интервью газете «Нью-Йорк геральд» заявил, что «Финляндия переживает очень большую трагедию», а в интервью газете «Тан» задним числом признал, что «красное правительство представляло все-таки дело народа». А ведь само же брантинговское руководство содействовало тому, чтобы это дело народа потерпело поражение. Газета финляндской буржуазии «Хувудстадсбладет» недаром отмечала, что шведские правые
