Издательский проект Петра Первого. Илья Копиевский и новые русские книги - Юрий Петрович Зарецкий
Кое-что о московском периоде биографии Копиевского можно узнать еще из трех документов, составленных после его смерти. Все они недвусмысленно говорят об одном – достатка в его московском доме не было и близко. Первые два – прошения о материальной помощи его семье, лишившейся кормильца. 8 октября 1714 года его вдова составила в Посольском приказе челобитную, в которой сокрушалась, что от мужа ей досталось множество долгов: «…муж мой умре, а после ево остались долги многие, и мне рабе Вашей немочно тех долгов после ево оплатить». К этому она прибавляла, что в доме нет денег даже на то, «чтоб его погребсти»449. Об оставшихся после Копиевского долгах и бедственном положении осиротевшей семьи говорится и в поданном его вдовой в январе 1715 года прошении о выдаче ей его годового жалованья450. Последнее свидетельство бедности семьи Копиевских – уже не раз процитированный допрос в Посольском приказе, в ходе которого вдова покойного сообщила, что в счет долга в 8 рублей была вынуждена заложить «з десять» оставшихся после мужа латинских книг «жене Фонзалена» (возможно, имея в виду жену инженера-полковника, «немчина», Вильяма фон Залена)451.
Persona
Многое из сказанного о биографии Копиевского указывает на то, что это был человек не только с очень непростой судьбой, но и с очень непростым характером. Об этом могут свидетельствовать и драматический конец его первого брака, и его последующая неустроенная семейная жизнь, и сопровождавшееся постоянными конфликтами сотрудничество с Тессингом, и завершившееся судебным разбирательством недолгое партнерство с де Ионгом, и его последующие безуспешные поиски возможностей для продолжения издания русских книг в Европе. Однако еще больше оснований для такого предположения дают конкретные письменные свидетельства – как его самого, так и его современников.
Если не считать книг, то большинство дошедших до нас рукописей Копиевского – это его челобитные и письма, полные разного рода жалоб на своих многочисленных обидчиков. Вначале – на его учеников, подьячего Михайлу Ларионова, Тессинга, де Ионга, неумелых типографских работников, посольских приказчиков. Позднее, уже во время службы в Москве, к этому списку прибавляются новые. Сначала – на иноземца, золотых дел мастера Петра Вилнета, не вернувшего ему часть денег за взятые узду, хомут и сани452. Затем на известного уже нам полковника Чамардина, присвоившего дорогостоящее полотно, купленное Копиевским по поручению графа Головкина, а также на продавцов изданных им книг, вводящих его в «обиду немалую и разорение»453. Наконец, на шведа Яна Меера, избившего его человека и отнявшего у него лошадь с телегой454.
В письмах Копиевского также часто заметны следы его крайне амбициозного и эксцентричного характера. Ярким примером здесь может быть то, которое он адресовал Королевскому Прусскому научному обществу во время переговоров в Берлине. В самом начале этих переговоров одним из условий создания им русской типографии Копиевский назвал включение себя в состав членов Общества. Когда же ему в этом было отказано, то в ответном письме он представил этот отказ как предложение сотрудничать с ним в качестве «поденного работника». Вслед за этим заявил о своем желании прервать переговоры, однако сразу после этого высокомерно объявил, что, если Общество посчитает их прекращение невозможным, то он все же будет готов сотрудничать с ним, хотя не по доброму желанию, а по принуждению455.
Странности поведения Копиевского отмечали и его современники. В частности, Лудольф, который, как уже говорилось, вел с ним в 1704 году в Копенгагене переговоры о продаже славянских шрифтов. В письме к Франке он указывал на откровенно завышенные финансовые требования Копиевского («Если бы бедняга был немного более уступчивым и не просил столько денег») и добавлял, что бедственное положение ослабило его умственные способности (sein Elend den Kopf geschwächt)456. А спустя три года после этого о Копиевском как о «больном мастере» (kränklichen Meister) писал Александру Меншикову Генрих фон Гюйссен (правда, не указывая характер его болезни)457.
Вполне можно допустить, что в последние годы жизни душевные расстройства Копиевского, о которых он сам упоминал раньше в связи с подготовкой к печати своих книг («преогорчих мою душу»), усилились. Его нестабильное психическое состояние мог усугубить и личный кризис, вызванный невостребованностью в Москве его предыдущего опыта издателя русских книг458. Но все это, конечно, догадки. Не вызывает сомнений лишь то, что со времени приезда в Россию и до конца своих дней он оставался малозаметным переводчиком Посольского приказа.
О семейной жизни Копиевского нам известны лишь отрывочные сведения, с трудом складывающиеся в более-менее полную картину. Так что о ней также придется строить догадки. Единственное, что не вызывает сомнений, что она состояла из многих крутых поворотов, в том числе и драматических. Как мы помним, от его первого брака с Еленой Жидович, закончившегося трагически, у него осталась по крайней мере одна дочь, Екатерина, с которой он, по-видимому, и отправился в Голландию459. О судьбе его второй жены Анны Доротеи Васмер и двух их детей, в 1699 году остававшихся в живых, нам ничего не известно. Скорее всего, уезжая весной 1702 года в Берлин, Копиевский оставил их в Амстердаме. Однако известно, что в последующих странствиях его сопровождала дочь. В не раз упоминавшемся уже письме Лудольфа к Франке от 19 февраля 1704 года сказано, что Копиевский собирается ехать в Галле с дочерью, а в мае 1708 года он сам писал в челобитной Петру, что в Россию отправился вместе с незамужней дочерью («И изо Гданска взяв свою румедишку и дочь девицу, поехал к вашему царскому величеству…»)460. Возможно, он имел в виду Екатерину, которой тогда уже было около тридцати лет. Или одну из дочерей от брака с Анной Васмер (Сусанне и Марии тогда должно было быть соответственно двенадцать и десять полных лет). Не исключено, впрочем,
