Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

отправил первую телеграмму в Москву 13 марта, в которой согласился с оценкой арестов, данной Овием. Посол сказал, что это «безрассудный поступок, который произвел крайне плохое впечатление» в Лондоне. Голословные обвинения не «вызывают никакого доверия», и в итоге будет сделан вывод, что «уважаемые британские граждане» не могут работать в СССР без риска. Тогда нет смысла обсуждать новое торговое соглашение[177]. МИД поддержал мнение Овия: советские обвинения, выдвинутые против британских граждан, не имеют под собой никаких оснований, хотя никто в Лондоне или в британском посольстве в Москве не знал до сих пор, в чем их обвиняют.

Вечером 13 марта НКИД получил информацию об арестах. Гельфанд позвонил Стрэнгу и попросил его прийти в НКИД в 00:30. Когда они встретились, Гельфанд зачитал ему подготовленное заявление на тему арестованных. Двух британских и трех советских граждан отпустили. Остальные британцы находились в Москве и сейчас пытались договориться о допуске к ним консула. Стрэнг сделал пометки и попросил разрешения воспользоваться телефоном, чтобы позвонить послу. То, что произошло дальше, напоминает небольшую комедию.

Гельфанд подробно описал те события: «Чрезвычайно волнуясь и подергиваясь, Стрэнг добавил, что посол должен немедленно по телефону сделать мне какое-то сообщение. Вид Стрэнга показывал, что сообщение будет “не из приятных”. Поэтому я указал ему, что теперь уже очень поздно, я был лишь уполномочен сделать посольству записанное им сообщение и что не имеет никакого смысла делать мне какие-то заявления по телефону в настоящий момент, ибо я все равно не имею возможности эти заявления передать кому-либо сегодня. Поэтому я прошу Стрэнга объяснить это послу и рекомендовать всякие сообщения, если в них есть необходимость, отложить до завтра».

Гельфанд, очевидно, не хотел передавать своему начальству этот «неприятный» разговор с британским послом. Стрэнг, сочувствующий Гельфанду, ответил, что Овий, скорее всего, будет настаивать на немедленном телефонном разговоре. «Мне стало очевидным, — писал Гельфанд об этой беседе, — что либо заявление действительно весьма срочное (что маловероятно), либо завтра делать его будет может быть значительно труднее». По словам Гельфанда, Стрэнг жестами ему показал, что он не согласен с послом, настаивающим на немедленном разговоре, но он следует его инструкциям. Поэтому Гельфанд предоставил Стрэнгу телефон, а сам пошел в соседнюю комнату, чтобы позвонить Крестинскому и решить, что делать. В результате они решили, что отказаться от телефонного разговора с Овием будет «неудобно и невозможно». Гельфанд вернулся в свой кабинет, где Стрэнг зачитывал послу заявление НКИД об арестованных инженерах «Метро-Виккерс». Овий попросил его передать трубку Гельфанду.

«Начал Овий раздраженным и достаточно наглым тоном, который в процессе беседы и моих твердых ответов постепенно снижал. Он сообщил, что только что получил поручение своего правительства довести до нашего сведения следующее (здесь он соврал, что поручение получено уже после отъезда Стрэнга ко мне в Комиссариат, тогда как Стрэнг за две минуты до этого предупредил меня, что у Овия есть для нас специальное сообщение)».

Затем Гельфанд записал довольно длинное заявление посла, который с трудом сдерживался. Овий утверждал, что в Великобритании общественность негодует из-за арестов, и это может повлиять на торговые переговоры. Это было первой угрозой советскому правительству. Второй было то, что британское правительство остановит торговлю с СССР. По словам Овия, в Великобритании никто не верит обвинениям, выдвинутым против арестованных. Правительство Его Величества требует подробных объяснений.

«Я снова здесь перебил Овия, — откровенно записал Гельфанд, — и сказал ему, что, с моей точки зрения, он имеет возможность передать в Лондон наш исчерпывающий ответ на поставленные посольством вопросы». Овий был недоволен и стал спрашивать дальше. Гельфанд повторил то, что сказал Стрэнгу, и заверил посла, что он получит все ответы.

«Нет, — ответил Овий, — мне нужно немедленно отчитаться перед моим правительством. Мне придется доложить, что арестованным грозит смерть и что их отправили в тюрьму из-за абсурдных обвинений. Мы пытаемся улучшить отношения между нашими странами, господин Гельфанд, вы и я, мы с вами дипломаты, и вы понимаете, что это значит!» Гельфанд не остался в долгу, но не смог должным образом отреагировать на завуалированную угрозу разорвать дипломатические отношения. «Почему, если Овий имел столь неотложные вопросы, на которые не может даже ждать ответа, он их не поставил сегодня в беседе с т[оварищем] Крестинским, а вспомнил задать их мне в половине второго ночи?» Это стало напоминанием для Овия, что уже поздно, и встреча вскоре закончилась. Для помощника заведующего Гельфанд смог достойно противостоять разъяренному британскому послу. В целом он считал, что Овий искал повод для ссоры. «По-моему, целесообразно ответить на последние вопросы Овия побыстрее для того, чтобы ограничить враждебную активность Овия и возможность его провокационных сообщений в Лондон»[178].

Разгар кризиса

На следующий день, во вторник, Овий понял, что наступил его звездный час, и отправил в Лондон телеграмму, в которой принялся разглагольствовать о советской «глупости» и о том, что советское правительство «не в своем уме». Британцы даже представить себе не могли, что у СССР на самом деле были причины арестовать британских граждан. Овий считал, что с Москвой можно говорить только на языке силы, и что «без угроз ничто не возымеет действия, если суд вынесет решение или начнется расследование, больше похожее на пародию, то мы остановим переговоры или даже разорвем дипломатические отношения». Таким образом, Овию было недостаточно одной угрозы, и он добавил новую — возможное прекращение дипломатических отношений. Британский МИД уже их разрывал в 1927 году, однако на Москву это никак не повлияло. А угрозы, по-видимому, должны были. «Может показаться, что дело зашло слишком далеко, — продолжал Овий, — но мне кажется, что одно только это должно привести их в чувство». Если только, конечно, продолжил посол, советское правительство не собирается выслать британские компании[179]. Юрисконсульт Министерства иностранных дел Джеральд Фицморис высказал свои сомнения и посоветовал не рубить с плеча[180]. Вначале Ванситтарт не хотел слушать юридические советы или проинструктировать Овия проявить осторожность.

Овий вернулся к этой теме на следующий день, 15 марта, на этот раз он говорил с начальником Гельфанда — Евгением Владимировичем Рубининым. Ссора поднималась вверх по служебной лестнице НКИД. Литвинов, видимо, надеялся, что его эта проблема не затронет. Овий снова задал по телефону те же вопросы, что Гельфанду ночью. Рубинин рассказал все, что знал, с учетом предоставленной НКИД информации.

«Овий делал усилия, чтобы сохранить спокойный тон в разговоре, — отмечал Рубинин, — и лишь один раз сорвался». И опять-таки, Овий сказал, что британцы взволнованы, и это может привести к еще