Средиземноморская Франция в раннее средневековье. Проблема становления феодализма - Игорь Святославович Филиппов

сочинениях по грамматике[3205]. Поэтому формула освобождения раба никак не могла содержать слово mancipium. По той же причине в тех случаях, когда в литературном или хронографическом тексте классической античности приводится имя раба, оно, за очень редкими исключениями, сопутствует терминам servus, ancilla, famulus, puer, но не mancipium. Напротив, при описании имущества, когда не было необходимости конкретизировать, сколько и каких именно рабов имелось в том или ином доме, как нельзя лучше подходило слово mancipia[3206], хотя его можно было заменить конструкцией servi et ancillae, встречающейся и в актах каролингского времени[3207]. Изредка в них упоминаются и конкретные манципии, названные по имени[3208].

Для христианских авторов значение имел также тот факт, что в латинских переводах Библии слово mancipium почти не употребляется[3209], а понятие "раб Божий" передано выражением servus Dei или servus Domini[3210], в Ветхом Завете — также famulus Dei, famulus Domini[3211]. Попытки некоторых писателей, в частности Пруденция и Паулина Ноланского, ввести в употребление словосочетание mancipium Dei или mancipium Christi[3212] успеха не имели: их, конечно, понимали, но почти не использовали. Более того, с легкой руки Люцифера Калаританского в церковной лексике утвердилась оппозиция servus Dei — mancipium Антихриста, демонов, вообще сил зла[3213]. С таким словоупотреблением был вполне согласен Августин[3214]. В дальнейшем монахи часто называли себя servi Dei или servi святого, которому был посвящен их монастырь[3215], епископы, в том числе римские первосвященники, именовались servi servorum Dei, тогда как слово mancipium стало постепенно ассоциироваться с непослушанием и непотребством, свидетельством чему служат, например, сочинения того же Августина[3216]. В нормативных памятниках оно обозначает наиболее приниженную часть несвободного населения. Так, по Вестготской правде, servi fiscales могли отчуждать своих mancipia[3217].

В результате сфера употребления этого термина оказалась достаточно ограниченной. В раннесредневековых текстах он встречается, по большей части, во множественном числе и в собирательном значении, выступая иногда синонимом слова familia[3218]. Напротив, слово servus чаще всего обозначает конкретного раба и никогда — свободного, что нашло выражение в устойчивой формуле: tam ingenui quam servi. Зафиксировано старинное деление на сельских и домашних манципиев[3219]; в одном случае среди них и среди упомянутых рядом отпущенников и колонов различаются старожилы и "переведенные сюда из других мест"[3220]. Последнее, конечно, штамп, хотя и редкий[3221], но такие перемещения в раннее средневековье практиковалось[3222], так что употребление этого штампа примечательно.

Термин colonus тоже неоднозначен. Чаще всего он обозначал конкретную социальную группу, но в каролингское время не было забыто и его первоначальное значение — "земледелец". Свидетельством тому — политик пьемонтского монастыря Оулкс (источник близкий Марсельскому политику и по характеру, и хронологически, и территориально), где колонами названы prebendarii, т. е. дворовая челядь[3223]. В древности термин coloni был, кроме того, в известной мере собирательным, охватывающим неполноправных земледельцев различного статуса, в том числе accolae, inquilini, tributarii[3224]. Следы этого деления заметны в источниках меровингского и даже каролингского времени, например, в уже не раз цитированной грамоте 780 г. из Марсельского картулярия. Недостаточная определенность термина обусловила тот факт, что в грамотах он употребляется преимущественно во множественном числе и встречается, по большей части, не при характеристике конкретного человека, а в клише "все люди такого-то поместья, как рабы, так и колоны"[3225]. В связи с этим нужно отметить, что значение термина "колон", как и всякого другого, в немалой степени зависит от того, в рамках какой системы терминов он употребляется. Так, в Сен-Жерменском полиптике он иногда противопоставляется термину ingenuus — свободный[3226]. Реймсский полиптик не знает этого деления и называет большинство держателей ingenui. Основываясь на географической и временной близости этих двух источников, специалисты, вслед за Б. Гераром[3227], полагают, что колоны Сен-Жерменского полиптика и ingenui Реймсского полиптика суть одно и то же. В некоторых других источниках колоны, наряду с servi, рассматриваются как несвободные[3228]. Пример Марсельского полиптика в этом смысле особенно поучителен: колоны здесь одновременно противопоставляются манципиям (в узком значении слова) и отождествляются с ними (в широком значении слова). Поэтому при изучении реального содержания терминов "колон" и "манципий" в Марсельском полиптике, их следует рассматривать вместе, как составляющие единую систему.

Такое исследование предпринял в свое время Ж.-П. Поли[3229]. Он пришел к выводу, что между колонами и манципиями Марсельского полиптика существуют важные различия, прежде всего этнические. По его мнению, колоны в массе своей галло-римского происхождения, манципии же в основном германцы, а именно рабы, привезенные из-за Рейна, или их потомки. Это следует из того, что в семьях манципиев германские имена встречаются намного чаще, чем в семьях колонов, причем манципиям в большей мере свойственен специфически германский способ имяобразования.

Эти аргументы представляются недостаточно убедительными. Германские принципы имяобразования действительно лучше прослеживаются в антропонимии манципиев, но это следствие численного преобладания германских имен среди манципиев. Напомню, что варвары видели в имени индивидуализирующий признак, характерный только для данного человека. Отсюда огромное разнообразие имен, каждое из которых означало какое-то понятие. По традиции имя ребенка представляло собой понятие, близкое имени-понятию хотя бы одного из родителей или других родственников. Обычно эта близость выражалась в том, что имя ребенка включало какую-то смысловую часть имени его отца, или матери, или дяди и т. д.[3230] Восприятие галло-римлянами германских имен влекло за собой восприятие связанных с ними принципов имяобразования. Более того, они оказали заметное влияние и на собственно романскую антропонимию. Разумеется, галло-римляне, по большей части, не понимали значения германских имен, которыми называли своих детей. Многие имена Марсельского полиптика, как и других французских (но не немецких!) источников, лишь внешне германские. Помимо немалого числа гибридных имен, образованных одновременно из германских и греко-романских корней, здесь встречаются имена, состоящие из бессмысленного соединения слов, заимствованных из старых, подлинно германских имен, или из лишенных смысловой нагрузки суффиксов[3231]. Показательно, что такие имена встречаются и в семьях манципиев[3232].

Перейдем ко второму аргументу Ж.-П. Поли. Германские имена действительно носит большинство манципиев (31 человек из 51, или 60,8%) и меньшинство колонов (7 из 40, или 17,5%)[3233]. Но это, конечно, никак не означает, что три пятых манципиев и каждый шестой колон были людьми германского происхождения. Сомнительно также, чтобы доля германцев среди манципиев была в три