В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

Благодаря прихотливой мозаике луговых участков и густых приречных кущ Капкан очень напоминал мне южный край, знакомый с первых экспедиций, – дельту реки Самур на границе Дагестана и Азербайджана[14]. Зеленые ажурные шары омелы в ветвях огромных тополей и ильмов. Мудреные хитросплетения и целые занавеси лиан дикого винограда, хмеля и ломоноса на деревьях и кустах, делающие некоторые участки совершенно непроходимыми. Фазаны, цокающими пестрыми ракетами взлетающие из зарослей леспедецы двуцветной. В конце концов – разномастные коровы, вольготно пасущиеся и отдыхающие на луговинах.

Из-за постоянного выпаса большинство влажных низин Капкана превратилось в высокий кочкарник, весьма утомительный для ходьбы. Особенно нелегко было после палов, которые с упорством, достойным лучшего применения, пускали местные жители. Не в состоянии уйти от неумолимого огненного фронта, погибала мелкая живность. Сгорали наземные птичьи гнезда. Уже не могла восстановиться часть разнотравья. Но основные аргументы населения были железными: освобождаем пастбища от прошлогодней травы, чтобы свежая лучше росла, а заодно и от клещей избавляемся! В результате сожженный луг становился иссиня-черным пепелищем, а травяные кочки, подгоравшие преимущественно снизу, приобретали форму обугленных грибов с еле пробивавшейся изумрудной щетиной на шляпках. Ходить по таким участкам оказалось тяжело и в физическом, и в моральном смысле.

Пернатое население Капкана было, конечно, не такое, как в Прикаспии, совпадали только озерная чайка, удод и зимородок. И фазан: самок не различишь, но самцы окрашены иначе. Здешний, маньчжурский подвид фазана – золотистый со светлой шапочкой, широким белым ошейником и серо-зеленой поясницей – весьма отличался от привычных для меня медно-красных с малиновым блеском кавказских фазанов. На мой взгляд, он выглядел экзотичнее, что ли.

По ветвям высоких деревьев на краях луговин шумными ватагами кочевали серые скворцы. В отличие от малых скворцов, только приступивших к гнездованию в дуплах и дуплянках, у этих были уже лётные выводки. Исходя из пейзажа, я подспудно ждал резкого стрекота наших сорок, шипящей ругани соек, столь обычных на Самуре, но нет – ни те ни другие в Капкане почему-то не водились.

Зато в зарослях возле стариц с мелодичным журканьем перелетали голубые сороки. Знакомые мне еще по Забайкалью, эти субтильные представители вороньего племени выглядели совсем иначе, чем наши белобоки: с пушистым, словно припудренным оперением нежных опаловых оттенков, хорошо сочетающихся с гладкими черными шапочками, матово-голубым тоном округлых крыльев и утрированно длинных ступенчатых хвостов. В полете хвосты казались непомерной тяжестью для этих птиц – во всяком случае, с натугой преодолев открытое пространство, они с явным облегчением бухались в гущу ветвей, где начинали лазать и скакать, ловко руля тем же хвостом, превращающимся в полезный инструмент.

Из высокого лабазника (точнее – таволги узколопастной) раздавалось характерное «фрр» крылышек серебряно-розовых, как елочные игрушки, урагусов – не менее длиннохвостых, чем голубые сороки, с поправкой на воробьиный размер. Толстые снегириные клювики этих вегетарианцев были неизменно измазаны зеленью почек и молодых ильмовых сережек. Трехсложно дудели удоды, картаво и хрипло перекликались сорокопуты. Над утыканным норками обрывистым берегом реки, словно мошкара, вились ласточки-береговушки, а рыжепоясничные ласточки опускались на глинистые берега луж и набирали полный рот грязи для лепки гнезд под крышами поселковых домов и сараев. На старицах резвились парочки красивых уток – мандаринок, касаток и черных крякв.

В конце весны особый шарм Капкану придавали многочисленные бабочки. Разнообразные ванессы, желтушки и голубянки. Золотисто-рыжие перламутровки с тонким черным узором. Буроватые со светлыми точками и линиями пеструшки – дубовая и Радде. Японские траурницы с голубыми перевязями. Крупные синие с белыми просветами радужницы, или переливницы Шренка, с очень эффектным, красивее верха, узорчатым исподом широких крыльев.

Больше других нас радовали представители семейства парусников. Здесь были скромные, с полупрозрачными крылышками аполлоны Штубендорфа, похожие на европейскую мнемозину. Угловато-хвостатые махаоны цвета слоновой кости и их близкие родичи – ксуты в черно-бежевую полоску. Наконец, хвостоносцы Маака – большие, темно-сине-зеленые с искрой, длинными каплевидными хвостиками и малиново-кобальтовыми глазка́ми по волнистому краю задних крылышек. Просто привет из тропиков Азии! Мы регулярно заставали в Капкане массовый лет весенней генерации этого символа Дальнего Востока. Мааки порой десятками заполняли воздух и образовывали постоянно меняющую цвет и конфигурацию траурную кайму вокруг каждой лужи, эффективно отжимая источник влаги у столь же многочисленных боярышниц. Взлетающие боярышницы устраивали метель из белых хлопьев, но пробиться сквозь заслон парусников не могли.

Очень хотел посмотреть лёт этих поистине королевских бабочек Алексей, но именно в тот сезон, когда он присоединился к нашему отряду, весеннего лета вдруг не случилось! После нескольких вылазок в Капкан в самое подходящее для Мааков время Алексей заподозрил какой-то подвох, патетически обвинил нас в обмане бикинских новичков и даже громогласно усомнился в реальности существования легендарного чешуекрылого. Нам с Костей оставалось только пожимать плечами. Пару-тройку порхающих одиночек потом ему все-таки предъявили, и тем не менее разочарованию коллеги не было предела! Оттаял он, лишь когда в разгар лета на свет нашего костра прилетела шикарная артемида с размахом крыльев почти в ладонь – свеженькая, необтрепанная, видимо только что из куколки. Ну а выхода из куколок позднелетнего поколения парусников Маака и ксутов – особей куда более крупных и темных (но менее ярких и красивых!) – я редко когда дожидался, покидая Бикин раньше наступления августа.

Однако вернемся в лагерь на Зеве. Стало ясно, что с поиском гнезд журавлей мы потерпели неудачу. «Поблазнилось золотишко, да не далось!» – говаривал в таких случаях один мой сибирский приятель. Тем не менее остальные задачи решались вполне успешно.

Помимо всех прочих дел нам необходимо было найти наиболее короткий и легкий путь для начала второго этапа нашей автономки – пешего спуска с плато в один из распадков рек, текущих на юго-восток, к Японскому морю. Ручей Перевальный, у устья которого мы стояли лагерем, несмотря на многообещающее название, для этого не годился – слишком уж уклонялся на запад, упираясь затем в высокий осевой хребет. К востоку от лагеря места́, судя по карте, казались более перспективными: мари сужались, река подходила совсем близко к живописному урочищу Мраморные скалы.

По двое мы ходили на разведку вниз по Зеве, заодно