Гнев изгнанника - Монти Джей

— Не так уж и плохо звучит, когда ты это произносишь.

Мы провели здесь несколько часов, рассвет приближался к горизонту. Завтра я буду чертовски уставшим, но мне все равно. Сон скучен по сравнению с этим.

Конечно, нам пришлось прибегнуть к серьезной уловке, когда Андромеда вернулась из «Рощи», принеся для Фи кучу закусок. В тот момент, когда дверь ее спальни распахнулась и ее голос раздался в коридоре, Фи пришла в себя, выскользнув в коридор, закутанная только в полотенце.

Она быстро придумала историю о том, что у нее сломался душ, и что она воспользовалась ванной в конце коридора. Андромеда, возбужденная выступлением Эзры ранее тем вечером, даже не моргнула, услышав эту ложь.

Фи – хитрая маленькая дрянь.

Я моргнул от щелчка зажигалки, и Фи поднесла оранжевое пламя к сигарете в моем рту, помогая мне зажечь ее.

— Какое твое второе имя? — спросил я, выпуская клубок дыма в воздух и сдвигаясь на диване.

— Роуз, — отвечает она, и на ее губах появляется слабая улыбка. — В честь моей тети Розмари.

— Близняшка твоей матери. Вот почему, — я замолкаю, не зная, что сказать и как сказать. — Поэтому твоя семья так ненавидит моего отца, да?

— То, чем он занимался, причинило боль многим людям. У моей мамы бывают плохие дни. У всех они бывают. Особенно у моей тети Коралины. У них бывают случаи, когда они выглядят как призраки, и мне кажется, что я не могу достучаться до мамы. Она здесь, но на самом деле ее нет, понимаешь? Как будто она часть этого мира, но в то же время заперта где-то еще, — ее брови хмурятся, боль отражается на ее лице. — Я знаю, что он твой отец, но моя мама, моя семья, они…

Я обнимаю ее за щеку, большим пальцем собирая слезу, скатившуюся с ее морских глаз.

— Эй, все в порядке, заучка. Я понимаю. Правда.

Я знаю, что мой отец был куском дерьма. Я знаю это. И никогда этого не отрицал ни перед собой, ни перед кем-либо другим. То, что он сделал, тот ущерб, который он нанес, запечатлелось в моей памяти как шрамы, неопровержимые и неумолимые. Он был виновен, и я провел годы, зная эту правду.

Я никогда не ненавидел Парней из Холлоу и их семьи за то, что они чувствовали к моему отцу. Нет, эта ненависть гораздо глубже, она запуталась в обнаженных нервах моей собственной неуверенности.

Я ненавидел их, потому что завидовал.

Завидовал их жизни, их легкости, их связям, зародившимся в мире, где любовь дается свободно. Я наблюдал за ними со стороны, был зрителем их смеха и жизни, сидя в тени и чувствуя себя призраком, блуждающим по краям собственного существования.

У них были привилегии семьи, связи, которые казались нерушимыми, а я остался один на один с руинами.

Их равнодушие казалось предательством, ножом, который с каждым днем, проведенным в изоляции от мира, вонзался все глубже. Я тонул в эхе их смеха, задыхался под тяжестью одиночества, пытаясь найти смысл в жизни, которая казалась совершенно лишенной любви и поддержки.

Ненависть горела во мне, подпитываемая пустотой от чувства покинутости. Я хотел кричать на них, встряхнуть их и потребовать объяснений, как они могли отвернуться от меня, когда я боролся за то, чтобы найти опору в жизни, которая казалась мне жестоко несправедливой.

Я чувствовал себя невидимым, незаметным, и горечь пожирала меня, оставляя лишь пустую оболочку там, где раньше жила надежда.

И все же, как я мог винить их? По правде говоря, как я мог осуждать их за то, что они хотели оставить прошлое – включая меня – позади?

Они просто пытались построить будущее, свободное от теней собственной травмы, отчаянно ища свет в темноте, окутавшей наш город. Кто не хотел бы сбежать от тяжести прошлого, освободиться от цепей боли, приковывающих к воспоминаниям, которые они предпочли бы забыть?

На самом деле они были всего лишь детьми.

Детьми, пытающимися найти свой путь в мире, который наложил на них слишком большое бремя, а я был напоминанием о боли, от которой они так упорно пытались избавиться.

Но это не мешало боли гноиться внутри меня, не заглушало голос, который кричал о признании, о понимании.

Но, как я и сказал ей, я понимаю.

Фи прижимается головой к моей груди, пока дым клубится из моих губ.

— Прости, Джуд. За пожар, за все…

— Хватит извиняться, — прерываю я ее. — Мне не нужны твои извинения, Фи.

Девочка, которая подожгла церковь Святого Гавриила, не была злобной стервой. Это не была Королева Бедствий.

Это была Серафина Ван Дорен.

Четырнадцатилетняя девочка, которая хотела принадлежать кому-то.

Которая впервые покрасила волосы, надеясь почувствовать связь со своей матерью. Она была застенчивой, занудной девочкой, которая жаждала любви и признания, которая однажды доверилась не тому человеку и оказалась разбитой, собирая осколки сердца, которое отказывается оставаться целым.

Я не хочу извинений от той девочки. Они мне не нужны.

— Тогда чего ты хочешь от меня? — тихо спрашивает Фи, едва слышно шепча, и поворачивает голову, чтобы положить подбородок мне на грудь, глядя на меня с такой интенсивностью, что у меня защемило сердце.

Мягкие розовые и теплые оранжевые оттенки горизонта танцуют на ее лице, окутывая ее нежным сиянием, которое подчеркивает ее черты, а кожа светится неземным светом рассвета.

Ее морские стеклянные глаза мерцают в ранние утренние часы, отражая смесь усталости и невысказанных эмоций, но есть в них и что-то еще. Нежность, ласковое тепло, которое притягивает меня, побуждая поделиться всеми секретами, которые я скрывал от мира.

Я поэт.

Плохой, но все же.

Я должен найти слова для этого, и они у меня есть. Так много слов. Но сейчас ни одно из них не кажется подходящим для нее.

«Прелестная» – слишком формально. «Необыкновенная» – слишком отстраненно. «Элизийская» – слишком спокойно для человека, который процветает в хаосе. Может быть, «эфирная»? Потому что сейчас она, черт возьми, выглядит как скульптура, созданная из самого эфирного дыхания Богов, но даже это кажется недостаточным.

Даже «невыразимая», означающее «настолько красивая, что не поддается описанию», не подходит.

У меня есть слова, правда.

Просто… ни одно не достойно ее.

— Просто это, Фи. Наша вселенная. Я хочу остаться в ней еще на немного.

Улыбка играет на ее губах, когда она повторяет слова, которые я когда-то ей