Гнев изгнанника - Монти Джей

Солнце уже полностью взошло, его свет безжалостно растянулся над городом внизу, яркий и неумолимый, стирая все тени, в которых мы когда-то прятались. Здесь, наверху, я все еще чувствую себя в коконе, защищенной от суровости дня.

Я смеюсь, подтягивая колени к груди, пытаясь прогнать холод, проникший в кости.

— Лесть работает только тогда, когда она искренняя, Синклер.

Металлический привкус ржавчины смешивается со слабым запахом худи Джуда, которое я надела – книги в кожаном переплете, пропитанные чернильным запахом «Черного льда», который висит в воздухе, как дым. Он прислонился к перилам, его силуэт выделяется на фоне бледно-голубого неба.

Это успокаивает, обволакивает меня, приближая ко сну.

Я не хочу уходить. Еще несколько минут.

Джуд прислонился к перилам, его расслабленный силуэт вырисовывается на фоне бледного неба, на губах играет улыбка.

— Я написал тебе чертово стихотворение прямо здесь, в восемь утра, заучка. Не знаю, насколько еще искренним я могу быть.

— Ты уже закончил его?

Его пальцы замирают над экраном, в глазах мелькает неуверенность. Мягкий свет его телефона соперничает с утренним солнцем, и он выглядит так, будто застрял между двумя мирами.

Через мгновение он протягивает мне телефон, и это молчаливое приглашение кажется тяжелым – не из-за самих слов, а из-за того, что они могут означать.

— Зачитай мне его вслух, — мой голос звучит сонно, я прижимаюсь щекой к коленям, усталость в костях делает все вокруг мягче, медленнее.

— Да, Ваше Высочество.

— Придурок.

— Ты хочешь, чтобы я прочитал его, или нет?

— Да, прости, — на моих губах появляется сонная улыбка. — Сцена твоя, поэт-лауреат.

Солнечный свет проникает сквозь его волосы, делая их почти золотыми, что резко контрастирует с чернилами, обвивающими его руки.

— Как растение, что ищет простор в горшке слишком малом,

Корни, к уюту привыкшие, душат твой путь к переменам.

Ты жаждала первой трещины, молила о боли жестокой.

Девочка в западне, твои очи молили о муке глубокой.

Так жаждешь ли почву мою, что пропитана горем и болью?

Он начинает медленно и осторожно читать, слова легко срываются с его губ. Хотя стихотворение было написано внезапно, он читает его так, будто всю жизнь этим занимался.

Я едва сосредоточиваюсь на строках, слишком отвлеченная тем, как он выглядит в раннем свете. Солнце освещает шрам под его губой. Сегодня я узнала, что он получил его, когда впервые поехал на велосипеде.

— Девчонка, ставшая древом, ты видишь, как прекрасно мне твое крушение?

Ветви к небесам рвутся, но цели той нет, и не будет решения.

Корни копают вглубь, ища то, чего нет и нигде не найти.

Я смотрю на него – на его губы, слегка напрягающиеся при каждой строке, на пальцы, слишком крепко сжимающие телефон. Синие синяки на его костяшках должны были сделать его более суровым, грубым, но вместо этого они добавляют ему нежности.

Джуд – как потрепанный роман, с потертыми краями, но все еще достойный прочтения.

— Чувствуешь ли? — спрашивает он, смягчая тон. — Как треск внутри, раскол, под тяжестью грез и пути?

Слова проникают в мою кровь, как медленный, тихий наркотик, теплый и тяжелый. Я кусаю губу, пытаясь удержаться в настоящем, удержать эту редкую мягкость. Я просто хочу остаться здесь еще на немного. Где возможности мира снова кажутся бесконечными и не такими чертовски устрашающими.

— Взгляни на себя, — шепчет он, отрывая взгляд от телефона и встречая мой, его брови дергаются. — Прорастаешь сквозь каждый из швов. Разруха цветет, расцветая из собственных оков.

Я встречаю его взгляд, не зная, что сказать, и даже не зная, нужно ли что-то говорить.

Между нами есть что-то нежное, хрупкое и невысказанное, как само утро – начало, конец и что-то еще, что никогда не сможет существовать за пределами нашей вселенной.

— Черт, — шиплю я, когда гаечный ключ в моей руке выскальзывает и с грохотом падает на бетонный пол.

Резкий лязг возвращает меня в реальность, прорезая туман воспоминаний, как холодная струя воды. Я сильно моргаю, пытаясь сосредоточиться, пока знакомый запах моторного масла и металла окутывает меня, как старый друг.

Я наклоняюсь, чтобы поднять инструмент, задерживаясь на мгновение, чтобы подумать, не ударить ли им себя по голове, прежде чем выдохнуть с досадой.

Вот почему мы не позволяем воспоминаниям захватывать наш мозг, когда работаем с инструментами, Фи.

В гараже тихо, через широкие окна проникают лучи позднего солнца, отбрасывая длинные тени на пол. Постеры с легендами автоспорта и детские трофеи Рейна загромождают стены и полки, а старые запчасти разбросаны по бетону в ожидании, когда кто-нибудь вдохнет в них новую жизнь.

Этот гараж – не просто мастерская. Это дом.

Место, где папа научил меня менять первое колесо и где Рейн однажды бросил мне вызов лизнуть выхлопную трубу, чтобы доказать свою любовь к машинам. Я, конечно же, сделала это, но только потому, что мне было шесть лет и я по глупости решила произвести впечатление на старшего брата.

Я возвращаю ключ на место, обхватив его пальцами с привычной легкостью. Движения ровные, механические – я знаю эту машину лучше, чем большинство людей. Это тот самый Nissan, над которым я работаю со старших классов. Я месяцами умоляла маму выкупить его для меня со свалки, отчаянно желая восстановить его с нуля.

И я сделала это.

Деталь за деталью, пока Silvia не стала такой, какой я представляла себе машину своей мечты. На номерных знаках было четко написано «Vixen» – отсюда и мое странное прозвище.

Но даже здесь, с успокаивающей тяжестью инструментов в руках и запахом свежего масла в воздухе, я не могу избавиться от призрака Джуда Синклера. Он витает в глубине моего сознания, постоянно присутствуя и не давая себя игнорировать. С той ночи у водонапорной башни он был везде и нигде одновременно – витал на краю, никогда не приближаясь настолько, чтобы его можно было коснуться, но всегда достаточно близко, чтобы его можно было почувствовать.

Он дает мне пространство, держится на расстоянии. Я знаю, что это намеренно. Он позволяет мне приблизиться к нему, разрешает контролировать ситуацию, защищая мою гордость от необходимости отвечать за то, что произошло той ночью.

Это доброта, которой я не заслуживаю.

Я затягиваю последнюю свечу зажигания, пальцы двигаются автоматически, а мысли возвращаются к тому беспорядку, который мы устроили