Гнев изгнанника - Монти Джей

Но что-то в чертах его лица смягчается, когда он обнимает Фи, прижимая ее к своей груди, а затем целует ее голову, прикрытую импровизированным полотенцем.

Я не могу вспомнить ни одного человека, живого или мертвого, который бы заботился обо мне настолько, чтобы даже задаться вопросом, не пропал ли я, не говоря уже о том, чтобы прибежать на помощь по первому звонку.

— Кто ответственен за прекрасную реконструкцию лица этого человека?

Мой взгляд устремляется на Тэтчера, который приседает рядом с трупом, в кожаной перчатке сжимая волосы парня и поднимая его голову, чтобы осмотреть то, что я сделал с его лицом.

Лунный свет падает на его бледную кожу, освещая края его сшитого на заказ пальто, скользящего по лесной земле. Жутковатый образ Носферату8, который он создает, ничуть не умаляет миф о Тэтчере Пирсоне.

Он – воплощение жестокости, а его фамилия является синонимом убийств и кровопролития. Это только усиливает ледяную отрешенность в его глазах.

И хотя не он направляется прямо на меня со сжатыми кулаками, я достаточно мужественен, чтобы признать, что Тэтчер пугает меня, блять.

— Что ты сделал, и отвечай, блять, быстро, Джуд, — Рук выплевывает мое имя, его голос сочится ядом.

В его глазах сейчас горит столько адского огня, что я понимаю, что сегодня я имею дело не с судьей.

А с бывшим анархистом. Поджигателем.

Я наклоняю голову, позволяя своим глазам застыть на его, подразнивая.

— Кто сказал, что это был я?

Возможно, не очень умно с моей стороны тыкать палкой в осиное гнездо, но честно? Мне плевать, если они пару раз меня укусят. Четыре надоедливых занозы в моей заднице.

Рук, Алистер, Сайлас и Тэтчер.

Это те люди, которых Пондероза Спрингс научилась уважать из страха перед последствиями.

Они владеют всем. Каждый проклятый сантиметр этого гнусного городка принадлежит им.

На протяжении десятилетий их присутствие было черным облаком. Слухи, правда и ложь кирпич за кирпичом выложили их зловещую репутацию. Это превратило их в нечестивый миф, о котором ни один местный не осмелится шепнуть.

Я знаю, на что каждый из них способен по отношению ко мне.

Просто мне все равно.

Мне нечего терять, потому что у них нечего у меня отнять.

— Не время умничать, пацан. Поверь мне.

— Тогда я могу поумничать в другое время? — я приподнял бровь, голос мой был пропитан сарказмом.

Тэтчер хмыкает, в его голосе нет ни капли юмора.

— Карма – действительно самый сладкий подарок. Как тебе лекарство, Ван Дорен?

Рук делает шаг вперед, явно раздраженный, и приближается ко мне. Ну, насколько может – я выше его как минимум на восемь сантиметров.

Едва сдерживаемая ярость бурлит под его кожей, мышцы шеи напряжены, вены выступают на фоне татуировок, покрывающих горло, как будто одно неверное слово – и мне проломят череп.

Люди Рука готовы разорвать мир на части ради его дочери, а я стою у них на пути.

— Папа.

Голос Фи прорезает нарастающее напряжение. Это первое слово, которое она произнесла с момента их прибытия.

Я бросаю на нее взгляд и вижу, что она смотрит прямо на меня, зубами пытаясь прогрызть мягкую ткань щеки.

Ей не составит труда сейчас соврать.

Подставить меня. Сказать им, что это я втянул ее в эту заварушку, что это моя вина. Уверен, она может сплести прекрасную паутину, и эти люди попадутся в нее.

— Он сделал это для меня. Тот парень. Он… — она замолкает, собираясь с силами, прежде чем продолжить. — Джуд просто защищал меня.

Я провожу языком по внутренней стороне щеки. Я думал, что убийство того парня снимет мое напряжение. Смоет горький привкус правды, который Окли оставил на моем языке.

Но нет.

Я все еще чувствую вину. Призрак, которого я никогда не видел, но чье присутствие ощущаю. Я не могу от него убежать, и он шепчет мне на ухо каждый раз, когда я смотрю на нее.

— Он прикасался к тебе?

Вопрос Рука адресован Фи, но когда я смотрю на него, вижу, что он не отрывает взгляда от моего лица.

Мне требуется вся сила воли, чтобы держать рот на замке. Я сдерживаю желание рассказать ему, как именно я прикасался к ней. Как до сих пор чувствую ее вкус на языке и как сильно ей нравилось быть предательницей.

— Не успел, потому что появился Джуд, — бормочет Фи.

— Хорошо.

Полагаю, это самое близкое к «спасибо», что я когда-либо услышу от Рука Ван Дорена.

Я смотрю, как он обнимает ее, его крупная фигура закрывает ее от моего взгляда, и предполагаю, что они обсуждают что-то между собой. Не то чтобы мне было это интересно. Я сделал свое дело на сегодня.

Униженный, как ребенок, пойманный за школьной дракой, я закатываю глаза и ухожу прочь. Я прислоняюсь спиной к ближайшему дереву, и сигарета сама ложится между пальцами, прежде чем я зажигаю ее.

В мире не хватит никотина с ментолом, чтобы помочь мне пережить эту ночь.

Я делаю долгую затяжку, позволяя дыму опуститься глубоко в груди и прожечь меня насквозь.

Я убил человека. Я убил человека и не жалею об этом.

Я даже не знал его имени, но кровь, которая когда-то текла в его венах, касалась его сердца, все еще на моих руках, окрашивая суставы пальцев, не смываемая дождем.

Нет чувства вины. Нет ужаса. Нет паники.

Я спокоен.

Как будто та часть меня – та, которую мне передал отец, та, с которой я так долго боролся – наконец-то нашла свое место.

Она укоренилась глубоко в той густой обсидиановой грязи, которая всегда была внутри меня. Ожидая, пока я перестану притворяться, что я кто-то больше, чем есть на самом деле. Она пульсирует прямо под поверхностью, живая, и ощущает себя как дома в темноте, которая была мне дана с детства.

Я сделал это не для того, чтобы получить благодарность от Фи. От Рука. От кого-либо из них.

Я сделал это, потому что частично виноват в том, что она стала всем, что я так ненавижу.

И это сломало что-то внутри меня.

Эта первобытная, уродливая вещь, то, чего я боюсь больше всего, прорвала металлические решетки, которые должны были сдерживать ее. Она вылезла с жадным аппетитом к жестокости, и самое страшное – это не то, что я сейчас чувствую необычное спокойствие.

Самое страшное, что