Сломанная любовь - Евсения Медведева
— Согласен, — кивнул я, разливая кофе по чашкам. — Дальше?
— Мне Токарева рассказала, что Ольга спуталась с дворовым хулиганом. Я даже не поверила, потому что на глазах дочь у меня всегда была. Выгнала я тогда соседку из квартиры, только та мне всё про дневник твердила в жёлтой обложке… На весь подъезд кричала, что упустила я свою дочь, а её Настенька в МГУ на бюджет уже поступила, а моя пойдёт на панель побираться, после того как в подоле принесёт. Тогда и … Не утерпела я и пошла в комнату дочери. Лучше бы я этого не делала, Мирон, потому что нашла тот дневник, в котором Олька описывала каждую вашу встречу…
— Наталья Михайловна, — я открыл окно, кивнул на сигареты и, получив неохотное разрешение, закурил, отчаянно стараясь выдыхать дым на улицу. — Я плохая жилетка, до и жалеть я давно уже разучился. Вам бы с этим лучше к дочери, а мне факты нужны. С дневником всё понятно. Про Лебедь вам кто сказал?
— Галина Петровна, — подобралась Наталья Михайловна, стёрла тушь и подняла на меня заплаканный, чуть растерянный взгляд. — Завуч. Она девочку ту к поступлению готовила, а потом помогала всю учёбу, даже диплом ей писала, всё мечтала, что её отец оценит жест и возьмёт к себе на работу в университет.
— Зачем ей университет? Она и в школе неплохо жила. Знаю я, сколько в конвертах ей заносили, чтобы она деток подсадила, направила, подтянула, — хмыкнул я, вспоминая отвратительную гримасу завуча и эту гульку на макушке, скованную десятком шпилек, что вместе с волосами держали её лицо. Вся школа шутила, что когда она распускает косу, то и лицо расплывается до пола.
— Какая школа? — нервно рассмеялась Наталья Михайловна. — Её же выгнали сразу после твоей стычки с тем практикантом, которому ты морду начистил. Племянник это её был. Я думала, ты знаешь… — женщина открыла рот, изучая мою реакцию. — Ты зря тогда…
— Зря? — настала моя очередь хохотать. — А вы знаете, что произошло на самом деле?
— Конечно, — фыркнула она. — Меня же час распекали на ковре у директора…
— А вы знаете, что он зажимал Лялю в раздевалке? А она молчала… Думала, сама справится! Некому ей было рассказать, мне стеснялась, а вам бесполезно, вы ж ГалинуБланку слушали больше, чем дочь собственную. Узнал я поздно… А когда тот уё… придурок понял, что прижали его, то и поведал жалостливую сказку про девочку Ольку, что прохода ему не давала. А знаете, кто подтвердил его слова?
— Кто? — голос Натальи Михайловны пропал, она даже шептать не могла, спросила одними трясущимися губами, вцепившись в меня знакомыми глазами цвета мокрого от дождя асфальта.
— Та, кто часами просиживала на вашей кухне… Галина Петровна, — рассмеялся я, пытаясь сложить пазл в голове. — Она грудью пала на амбразуру, пытаясь отмыть мразь ту. Племянник… А я-то голову ломал, чего это она под пули за сопляка похотливого готова лечь был. Я и морду ему чистил, и руку сломал, и у дома караулил, пытаясь заставить забрать свою кляузу, но не помогало. Он словно пилюль храбрости наглотался. Мне ничего не оставалось, как пойти на поклон к деду. Он пообещал помочь, заверил, что всё решит, и я могу спокойно ехать во Владик. Я уехал, дед решил, как и обещал. Подонка выгнали, Олька осталась в школе… Вот только, когда я вернулся, меня и закрыли по заявлению Галины Петровны за тяжкие телесные. Свидетелем она выступала. Но это так, для информации. А теперь про своё заявление мне расскажите.
— Ольга ничего не писала, — вновь опустила голову мать. — Я обманом взяла её подпись… Хотела напугать твоего отца, чтобы он усмирил тебя и жениться заставил, потому что она была беременна. Знала, но молчала! — внезапно закричала сдержанная Наталья Михайловна. — Ребёнок мой достоин был родить в браке, а внук достоин был иметь отца настоящего, а не труса. Я прикусила своё эго тогда, сама пошла на поклон к родителям, чтобы ты ответил за свои поступки, чтобы не позорил мою Оленьку, что спать без тебя перестала. До утра сидела на подоконнике и ждала тебя! А тебя не было!
— А меня и не могло быть… — наблюдал за содроганиями женщины, чья жизнь только что дала трещину. Она так думает, но на самом деле это произошло много лет назад, когда она не выбрала дочь… Я помню тот педсовет, сидел в коридоре, дожидаясь Ольку.
***
…прошлое…
— Заберу… — шептал себе, как мантру. Сжимал руками деревянную скамью, сидя в коридоре напротив кабинета директора, откуда слышались крики и рёв Сладковой. Этот завывающий звук сердце моё разрывал на части. Хотелось ворваться, забрать её и прижать к себе, чтобы стереть с ее лица слезинки. Ну и пусть осудят! Ей скоро восемнадцать, поженимся, и им всем придётся смириться.
— Заберу… — дверь распахнулась, и в коридор выбежала Олька. Её отрешённый, наполненный паникой взгляд пригвоздил меня к скамье. Девочка моя мотала головой и отчаянно шептала: «Не надо, Мироша… Не надо…» Она напоминала запуганного зверька, готовящегося к смерти, её фирменный румянец сменился мертвецкой бледностью и подтёками крови от прокушенных губ. Следом из кабинета вышла красная от стыда мать, что непоколебимой глыбой прошла мимо, не видя ничего вокруг. Глаза её были стеклянными, а движения безжизненными. Зато выплывший в своей блядской походке практикант светился счастьем и несколько секунд, абсолютно не скрывая похоти, смотрел на задницу Сладковой, что убегала вслед за матерью.
Тогда меня и перекрыло. Вот она, ошибка. Будь я тогда сдержанней, выбери Ольку, а не утолить жажду мести, то всё иначе было бы! Но я повёлся на заплаканный взгляд Сладковой, что умолял меня не подходить к матери, и помчался утолять мимолётное желание убить. И убил бы, если бы не случайно проходившая мимо Ксюха и её парень Игорь…
— Мирон, — рыдала Сеня, лежа на мне. Она сжимала
