Клетка бесприютности - Саша Мельцер
«Блядь, как не вовремя», – я взглянул на часы. На экзамен вставать предстояло в половину седьмого, чтобы успеть добраться до экзаменационного пункта. Спать оставалось несчастных пять часов. Совсем раскашлявшись, Вадя проснулся в половину второго и закапризничал сильнее. У него явно болело горло – он прикладывал ладошки к шее, пытался что-то сказать, но совсем осип. Я боялся, что он разбудит отца и тогда получим мы оба, поэтому старался его успокоить. Мягко притянув его ближе, я прижал к себе мокрое от пота тельце. Навскидку температура у него была не меньше тридцати восьми.
– Сына, что болит? – глупо спросил я, не понимая, что Вадик может на это ответить. Он невнятно хныкал, и сквозь его нытье я с трудом разобрал «голова».
В коридоре щелкнул выключатель, и на миг я испугался, что это отец. Но шаги были еле слышными и не такими шаркающими, поэтому я не удивился, когда через несколько секунд в комнате показалась мать.
– Жар у него, – пробормотал я, уложив Вадика на подушку, выпустив из объятий. – Простыл поди. Лето, когда умудрился?
– Нечего было разрешать ему в фонтане плюхаться, – мать взяла с полки градусник, о котором я напрочь забыл. Она стряхнула его, сгоняя ртуть до минимальной отметки, и сунула Ваде под мышку. От холода стекла он опять закапризничал, но я прижал его руку к туловищу, не позволяя рьяно шевелиться.
– Раз такая умная, сама с ним гуляй, – огрызнулся я.
– Это твой сын, – суховато напомнила она, присев на скрипящий стул возле стола. Взгляд ее упал на раскрытый учебник по биологии. – Тебе поспать бы. Экзамен же…
– Ты возьмешь отгул? – с надеждой спросил я. – Кто с Вадиком-то останется? Я только после обеда смогу…
Она обессиленно кивнула, зная, что выбора нет. Мне нужно было сдать последний экзамен, отделаться от учебы и получить аттестат. В идеале – поступить, но успешная сдача биологии теперь стояла под большим вопросом. Глаза закрывались сами собой. Вадик, дернувшись, обреченно затих – градусник от такой температуры уже точно нагрелся и не доставлял ему дискомфорта.
Температура добежала до тридцати девяти, и я чуть не выронил термометр, увидев эту отметку.
– Скорую бы вызвать… – запричитала мать.
– «Ибупрофен» притащи, в аптечке есть, – обрубил я. – Не надо никакой скорой. Если не спадет через час, тогда вызовем.
Она посеменила на кухню, и я понадеялся, что она не забудет взять стакан воды. Не забыла – принесла все, и я придержал Вадику голову, чтобы он смог проглотить таблетку будучи в сонном, вялом состоянии. Он лег на подушку, и я рядом с ним, стараясь освободить ему как можно больше места. Сын все-таки беспокойно дрыгался, его бил озноб, но я укрыл его одеялом до самого подбородка и крепко стиснул в объятиях. Он начал засыпать, меня тоже морил вязкий сон, и я даже не услышал, как мать ушла.
Сон мучил липкий, тревожный и никак не хотел отпускать меня из паучьих лап даже после трех звонков будильника. Голова гудела, щеки горели, хотелось лечь обратно на подушку и закрыть глаза. Вадик уже ровно дышал, я прижался губами к его лбу, чтобы измерить температуру. Он был тепленьким, но, к счастью, жар и лихорадка перестали его донимать. Даже озноб больше не колотил.
Мать сварила кашу, но меня тошнило от любого вида еды, тем более от вязкой склизкой субстанции, сваренной на жирном молоке. Тогда мама налила сладкий чай, и вот его я с удовольствием выпил, хотя он тут же непереваренной кислотой попросился обратно.
– Удачи сегодня.
– Спасибо, – буркнул я, не веря в ее искренность. Но мать тепло улыбнулась, и я даже потянулся, чтобы поцеловать в сухую, не по возрасту испещренную тонкими морщинами щеку.
Перед уходом я снова вернулся в комнату. Вадик все еще сладко сопел. Распихав шпаргалки за ремень и в носки, я быстро чмокнул сына в лоб. Тот потянулся ко мне так, словно хотел обнять за шею маленькими ручками, но в последний момент передумал и свернулся комочком, натянув одеяло до подбородка.
В метро легкие забивала духота. Сегодня ни один ветерок на улице не дул, стояла непоколебимая жара, и хотя бы в транспорте под землей хотелось слегка остыть, дотянуться до влажной прохлады. На перроне так оно и было, но в вагон в половину восьмого утра забилось такое количество людей, что я не знал, в какую сторону мне дышать. Большинство были мокрыми, в давящих офисных одеждах, утирающими то рукой, то платком пот со лба и над верхней губой. Меня зажало между двумя телами: строгой на вид женщиной в офисной юбке-карандаше и мужчиной в сером пиджаке. Он все время пытался достать из кармана что-то и то и дело тыкал меня локтем под ребра. Я каждый раз хотел огрызнуться, но сдерживал себя, запихивая раздражение поглубже, чтобы не разразиться скандалом прямо в вагоне метро.
