Его Мишень - Евсения Медведева
– Расскажи, – внезапно прошептал он, нарушив создавшийся уют.
Понимала, о чем он. И даже уточняющих дурацких вопросов не хотелось задавать. Могла отказаться, но какая-то странная лёгкость, что наполняла меня рядом с ним, давала силы, чтобы рассказать свою историю.
– Наши с Игорем родители всю жизнь дружили, а мы сначала воевали, потом стали общаться, а сразу после школы поженились. И это не было чем-то странным, потому что все твердили одно и то же класса с шестого: жених и невеста… Игорь был хорошим, – я вздрогнула от вырвавшегося «был», которое за пять лет не слышала от себя ни разу, не желая признавать его смерть. Прикусила губу, закрыла глаза, и лишь опустившаяся на спину вторая ладонь заставила меня вновь вынырнуть из тяжести мыслей. Ничего не оставалось делать, как уложить освободившуюся руку ему на грудь. Подушечки пальцев коснулись кожи в распахнутом вороте рубашки и по руке побежал разряд тока… Он вилял по венам, заставляя бурлить кровь и увлекая следом табун мурашек, остановившийся лишь под его ладонями, словно всё это время искали хозяина…
– У Игоря была страсть к экстриму: зимой он катался на лыжах, сноуборде, а летом то покорял вершины, то искал новые сложные реки для сплава. Я всегда таскалась за ним, поэтому и бросила работать с отцом, уйдя с головой в дизайн, позволяющий готовить проекты в любой точке мира. А в тот раз я не поехала… Вернее, он не пустил меня. Мы поскандалили, я даже собрала вещи и впервые за двенадцать лет супружеской жизни ушла жить к родителям. Не остановила. Не нашла аргументов, чтобы заставить его забыть об этом дурацком сплаве! Он уехал, оставив для меня лишь десять голосовых на автоответчике. И больше я его не видела…
– У меня была сестра, – его голос завибрировал в груди, отдаваясь резким гулом у моего уха. Я прижалась сильнее, не боясь испачкать его рубашку ручьем своих слёз с примесью туши. – Она покончила жизнь самоубийством после того, как её муж разбился на мотоцикле. Таня не выдержала, сломалась… И никого не было рядом. Даже меня… Я был в армии, когда она внезапно приехала повидаться, как я думал, но оказалось, что попрощаться. Таня была старшей, родители планировали остановиться на одном ребёнке, но сестра выпросила для себя братика, за что потом и поплатилась. Я помню, как она водила меня в садик, школу и на карате по вечерам. И даже когда она вышла замуж, ничего не поменялось, потому что я почти всё время проводил у них дома. Она была моей второй матерью, Мишель. Надёжной, спокойной и всепонимающей. Многие ссорятся с сёстрами в период подросткового становления, а я и вовсе к ним переехал. Поступил в академию и пришлось переехать в другой город, так сестра каждые выходные приезжала с продуктами, готовила и убирала в комнате общаги, пока не погиб её муж. Сестра изменилась, стала замкнутой, отгородилась от мира и просто по накатанной продолжала ходить на работу, не вызывая подозрение. И так пять лет… А потом я ушёл в армию, а она выбросилась из окна за три дня до моего дембеля. Я жалел её, думая, что она горюет, старался утешить и пообещать, что скоро всё образуется. Но так не бывает, Мишель. Само ничего не меняется, потому что человек должен захотеть попробовать жить. Он должен сделать первый больной вдох свежего воздуха, а не пряность прошедшего счастья. Больно? Да. Но иначе ничего не получится, потому что волшебник на вертолёте привозит только эскимо…
– Ты поэтому написал?
– После нее у меня осталась лишь фотография, которую она сделала на телефон за пять минут до того, как выбросилась. У нее были огромные безжизненное глаза, в которых не было блеска и желания жить.
– А для чего нужно жить?
– Чтобы не оказаться бессмысленной вспышкой во Вселенной. Мир должен запомнить тебя, потому что иначе все не имеет смысла.
– А тебе обязательно во всём искать смысл?
– Он есть во всем, Мишель. Просто иногда его приходится очень долго искать. Это не просто, но, как я уже сказал, ничего не даётся просто так.
– Синдром спасителя, – рассмеялась я, а Герман прижал меня к себе ещё крепче. Его колючий подбородок опустился на мою голову, и в такой странной позе мы кружились посреди тёмной комнаты, не смотря друг другу в глаза, не переходя черту, давая друг другу время для воспоминаний.
– Я хочу увидеть тебя…
– Рано, Мишель.
– Почему?
– Потому что завтра утром ты вновь включишь запись его голоса, и сегодняшнее волшебство ночи треснет под тяжестью твоего чувства вины, которое ты до сих пор лелеешь. Ты не сможешь смотреть мне в глаза, не сможешь слушать, потому что лишь темнота дает тебе спокойствие. Только так, Мишель… Сегодня ты пришла сама. Почему?
– Я не знаю, Герман. Наверное, мне очень хотелось получить обещанный салат.
– Идём, нас ждёт десерт, – почувствовала, как напрягся его подбородок. Улыбается…
Его руки заскользили по спине, остановились на пояснице, не переступая черты приличий и, взявшись за локти, развернул меня к себе спиной.
Шаг… Шаг… Шаг… И я опять опустилась в уютное мягкое кресло.
Герман снова щелкнул пальцами, дверь смежного помещения открылась.
– Я обожаю мороженое, – рассмеялся он, принимая из рук официанта глубокую тарелку.
– Наконец-то! Хоть один недостаток!
– А в темноте сложно в человеке разглядеть недостатки, правда? Всё кажется иным, красивым и таким таинственным, как на картинке.
– Ты поэтому не хочешь смотреть на меня при свете? – хохотала, а слезы всё катились и катились, теряясь в декольте платья.
– Я просто не хочу показывать тебе свои. Просто расслабься и попробуй получить удовольствие… – его пальцы вновь обхватили подбородок, а губ коснулось что-то холодное. Тронула кончиком языка угощение, вдохнула аромат спелой клубники и ловко втянула её в рот, нечаянно прикусив его пальцы. Губы сомкнулись сами, беря их в плен. Мои щеки вспыхнули от этого странного, пугающего даже саму себя поступка. Но Герман был спокоен, рука расслаблена, а как только я расслабила хват, палец медленно заскользил по губам, разнося ягодный сок.
– Хулиганка.
– Провокатор.
– Твоя взяла, – губ коснулась ложка и яркий вкус клубники стал таять под сливочностью мороженого. Это было великолепно, я откинула голову на спинку кресла, наслаждаясь знакомым, но
