Шум дождя - Тори Ру
Нагоняю парня лишь на подступах к подсобке и, ввалившись следом, вижу полки с реактивами, стол, диван, сложенный мною плед, растянутую на холсте старинную работу неизвестного автора и прямоугольник простыни у стены. Ни намека на наличие жизни.
— Готова? Поехали! — парень ангельски улыбается, одним движением сдергивает с картины ткань и, пропустив меня вперед, отступает. В обрамлении рамы действительно не наблюдается ни тесной типовой комнаты, ни испуганного голубя, ни плачущего ребенка. Только хаотичные ломаные линии, света и тени, и странное смешение холодных и теплых оттенков.
— Мазня какая-то, — разочарованно констатирует парень. — Пошли отсюда. Зачем ты вообще сюда заходила?
— Я испугалась дождя…
Мы выруливаем в коридор, и парень, оглянувшись, насмешливо тянет:
— Нашла, чего бояться! Дождь не страшный… — и звонкий, усиленный эхом детский голос в моей голове ему вторит: «Дождь добрый — он хранит наши тайны и прячет слезы…»
Ворох невнятных, полустертых, но болезненных воспоминаний взвивается из подсознания, и я, схватившись за перила, следом за парнем в три прыжка спускаюсь в холл.
Поравнявшись с заколоченным окном, тот выглядывает в щель между досками и усмехается:
— Донжуаны ушли. Я уже никуда не тороплюсь, так что провожу тебя, куда скажешь.
Он довольно легко справляется с массивной деревянной створкой выхода, и мы, поеживаясь от прохладного ветра и сырости, выходим в ранний июньский вечер.
Тени ветвей сплелись плотнее, в дальних зарослях клубится синяя, почти ночная темнота, но за пределами заколдованного сквера еще светло — уставшее солнце катится к закату, розовое небо подернулось сумерками лишь у горизонта, над дальней автострадой и домиками спальных районов. Парень молча идет рядом — нам, в общем-то, не о чем говорить, — но осознание, что через несколько десятков метров мы расстанемся, отчего-то до жути расстраивает.
— Ты будешь в музее, если я снова приду? — робко пищу я, и он, усмехнувшись, качает головой:
— Нет, приходить в музей точно не стоит. Это опасно, без шуток! И не только из-за пьянчуг. В здании целое крыло признали аварийным.
— Ты ведь куда-то опоздал из-за меня? — я хватаюсь за воображаемую спасительную соломинку и не унимаюсь: — Я должна отблагодарить тебя за спасение и возместить моральный ущерб! Что ты любишь?
— Мороженое в гигантском рожке, — он хитро на меня косится и вдохновенно загибает пальцы: — С посыпкой из маршмеллоу, кокосовой стружки и орехов. С кленовым топпингом. И клубникой.
— Я запомнила. Я тоже это люблю…
Он просто на меня смотрит, и из-под ног уезжает земля…
Мы встаем под пластиковым навесом остановочного павильона, из-за поворота показывается мой автобус, и, поравнявшись с нами, зазывно распахивает двери. Цепляюсь за поручень, нашариваю в кармане пластиковую карту и поднимаюсь на среднюю площадку, а новый знакомый остается снаружи.
— Так как я смогу тебя найти? — спохватываюсь я, но поток пассажиров напирает и оттесняет меня в глубину салона. Однако я отчетливо слышу его громкое:
— Я с тобой, пока я тебе нужен.
Резко оглядываюсь, но парень, недоуменно хлопнув ресницами, тем же тоном повторяет:
— Говорю: осторожно, не наступи в лужу! — и кивает на озерцо из дождевой воды на дороге.
Двери закрываются, автобус начинает движение, и центральная улица затягивает меня в тоннель из только что проснувшихся фонарей, старинных особнячков и густых деревьев.
Парень машет мне на прощание, широко улыбается и отправляет воздушный поцелуй, и эта сцена вызывает в душе океан непередаваемых эмоций. Невероятная внешность, синие глаза, широченная светлая улыбка… грохот сердца в груди и шум летнего дождя в ушах.
Я как одержимая верю во взаимную любовь с первого взгляда, но ровно тех пор, пока парень, развернувшись, не скрывается в предвечерней городской дымке. А я испытываю острейшее сожаление и с ужасом осознаю, что больше никогда его не увижу.
Он спас меня от больших неприятностей, заболтал, чтобы отвлечь от испуга… Очаровал, вывел из равновесия. И ушел, не оставив контактов, координат и надежды на продолжение.
12
Меня распирает от желания хоть с кем-нибудь поделиться произошедшим, но Лиза еще не вернулась, и вряд ли она с позитивом воспримет мой обман и похождения по музею в компании самого странного типа в этой вселенной. Сияющего, смешливого, резкого и немного пугающего…
Чем дольше я о нем думаю, тем сильнее, до чертиков, хочется плакать. Я скучаю, хотя невозможно скучать по человеку, с которым познакомилась на улице и прообщалась всего пару часов. Однако ощущение спокойствия, уверенности, безопасности и веселья в его присутствии, и острой, горькой потери — от расставания с ним — наводит на мысли, что я, кажется, не в себе.
Ох уж это дурацкое томление и предчувствие любви! Я так мучительно ее жду, что готова запасть на первого встречного.
Плетусь на кухню, достаю из шкафа под раковиной десяток картофелин, старательно счищаю кожуру и нарезаю их тонкой соломкой.
Бабушка не подпускала меня к плите, боялась, что я себе наврежу, но жареную картошку я обожаю, и, когда Варвары Степановны не стало, научилась готовить сама.
Я опять пускаюсь в воспоминания о прошлом, но с удивлением обнаруживаю, что ничего яркого и значимого в нем никогда не было. Мои мечты, стремления и эмоции были поставлены на отложку, а сама я словно состояла из разрозненных пазлов, изрядная часть из которых давно потерялась, и целое из них не складывалось.
В очередной раз перемешав свой кулинарный шедевр, выключаю под ним газ, накрываю крышкой и иду в комнату папы и Анны. Там прохладно и уютно, а в полоске между неплотно задернутыми шторами розовеет кусочек вечернего неба. В углу у прикроватной тумбочки притаились коробки, привезенные нами из старой квартиры. Папа в шутку называет себя бытовым инвалидом, и эти коробки могут простоять так годами, если, конечно, предприимчивая Анна не возьмет инициативу в свои руки и не наведет тут порядок.
Но я хочу, чтобы папа оставался для нее идеальным, и сама приступаю к «разбору завалов».
Зажигаю свет, сажусь на пол и вытаскиваю из нагромождения верхнюю коробку. В ней обнаруживаются давно оплаченные счета, документы, бабушкин архив в пухлой картонной папке и толстый пакет с фотографиями.
Пахнет пылью, прошлым и старой бумагой.
Кадры на фотографиях я помню в мельчайших деталях, на них я — от ползункового возраста и похода в первый класс до окончания художки, — а рядом — неизменно — отец и бабушка. Но по ним не складывается целостная история моей жизни. А еще я вдруг
