Отбитая. Том 2 - Кира Романовская
— На всякий случай. Не думал, конечно, что он будет таким. Катюш, мы стали с тобой мало разговаривать, и между нами тут же проскочила шлюха. Давай не будем больше молчать, хорошо?
— Ты много работаешь, устаёшь. Не до разговоров.
— Это потому что без тебя, как без рук, — вздохнул Вадим.
— Ты хочешь, чтобы я на работу вернулась после родов?
— Нет, Катя, я вообще не уверен, что сам хочу туда возвращаться…
Хочешь что-то изменить — начни себя. Раз Катя молчала, Вадим заговорил. Обо всех тревогах, что начали его терзать в последнее время. Ему не нужны были уже никакие деньги, он всё чаще начал задумываться, зачем он вообще это делает — тащит лямку бизнеса Игоря, как будто отдавая долг тому, кого уже нет.
Катя внимательно слушала, не перебивала, гладила его по груди, потом разговор плавно переместился на личное. Они лежали на боку лицом друг к другу, между ними был только её живот, где беспрестанно кто-то шевелился. Вадим заговорил о своём детстве, о последних воспоминаниях о матери. Всё, что он помнил это то, что она была очень красивая. Он впервые рассказал о Лене, в глазах Кати не мелькнуло ни капли ревности, только грусть и боль, она прижала его голову к своей груди. Вадим её крепко обнял и продолжал говорить. Он чувствовал, что она его понимает и принимает, не осуждая за прошлые ошибки. Он выговорился об Игоре и своей потере. Катя немного всплакнула. Ему и без слёз стало легко на душе, как не было ещё никогда раньше.
«Со мной не будет легко» — говорила ему Бесстыжая. После случая с Таней и тем, как на неё отреагировала Катя, он вдруг явно это понял — совместная жизнь с ней будет постоянным проживанием на склоне вулкана. Сегодня вы спокойно выращиваете виноградники на плодородной почве, который создал этот самый вулкан, а завтра вы уже бежите вниз по склону, спасаясь от лавы, бурлящей вокруг.
Была ещё слабая надежда, что её безумные скачки в настроении пройдут после родов, но то, что будет после пугало Вадима ещё больше. Признаваясь в этом сам себе, он раз за разом возвращал себя мысленно к тому времени, когда он сначала её не знал, потом с ней познакомился и они встречались, затем расстались, а потом чуть не потерял её насовсем. И раз за разом, прокручивая то, что он чувствовал в каждый из периодов их отношений, Вадим приходил к выводу — лучше как на вулкане и американских горках с ней, чем один без неё. Его решение было окончательным и бесповоротным,
— Твоя очередь выговориться, — вздохнул Вадим у её груди и погладил её живот.
Его так забавляло, как она называла их детей внутри неё — арбузные семечки от Великана.
— Мне нужно немного поспать, давай поспим, а потом поговорим. Обо всем и ни о чем, — тихо сказала она, целуя его в волосы. — Ой, Вадим, у тебя скоро будет эпидемия седых волос! Извини, такова цена брака со мной.
— А ты когда у нас рыжая опять станешь? Я всё жду, когда приду домой, а ты вернёшь свой натуральный цвет.
— Это и есть мой натуральный цвет, — сдавленно сказала Катя. — Я поседела в восемнадцать, вошла в больницу рыжей — вышла седой. Не люблю больницы, я всегда там что-то или кого-то теряю. Я красила волосы во все цвета радуги, а потом решила больше не прятаться, поэтому пепельный блонд — легче седину закрашивать.
Вадим сильнее зарылся лицом в её грудь, вот так, если разговаривать можно узнать много нового.
Зефирка, про которую все забыли, напомнила о себе громким «Мяу!», пытаясь залезть между ними в тепло.
— Зефирка, у нас тут любовь! Не до тебя! — проворчала Катя. — Это мой Великан! Иди на улицу — жди Кексика, будет и у тебя мужик!
Кошка улеглась рядом, растянувшись в изящном кошачьем прогибе. Вадим погладил её свободной рукой и вдруг задумался, высказав вслух свои мысли:
— А откуда она вообще взялась у меня во дворе? Глухой забор по периметру, негде пролезть под воротами.
— Забежала, наверное, когда машина во двор заезжала.
— Я бы заметил.
— Ну значит пришла как Кексик, он же как-то пролезает к тебе в крепость Великана.
— Я так его ни разу и не видел.
— Я тоже переживаю, вдруг заморозился. Давай поспим в тихий час, потом ещё поболтаем.
Они обнялись и затихли в объятиях друг друга. Близость между любимыми заканчивается, когда заканчиваются разговоры, а не секс, поняла Катя. Она хотела и того и другого, но ей было можно только одно. Как нибудь посидит на разговорной диете, подумала она, засыпая рядом с мужем, а его придётся не иначе как насиловать, чтобы удовлетворить. Завтра и приступит к издевательствам.
* * *
Утром Катя вбежала на кухню с воодушевленным лицом:
— Великан, мне одобрили израильский паспорт! Я теперь официально еврейка! Шалом! Осталось паспорт получить!
Катя бросилась обнимать своего мужа, который этому был не очень рад, безвизовый режим открывал его жене слишком много стран для возможного побега, она ведь та ещё бегунья.
— Эх, Великан, жаль с тобой такое не прокатит, ну ничего, там есть ещё вариант. Примешь иудаизм! — сверкнула глазками Катя. — Выучишь язык, все ритуалы, пейсики отрастишь, шляпу тебе классную купим, правда, кое-что придётся отрезать…
— Что? — встрепенулся Вадим. — Что ты мне отрезать собралась?!
— Да ладно, от тебя не убудет! Природа тебя размерами не обделила, — захохотала Катя.
В их совместной жизни наступила временная передышка, они много смеялись, много разговаривали. Катя устраивала ему концерты только, играя на своей гитаре под минусовки. Он пережил несколько рок-концертов её любимых групп. Вадиму было очень интересно, как эту музыку было слышно в её животе, который ходил ходуном, пока она била по струнам электрогитары. Им нравилось или это был протест?
* * *
Вадим старался больше проводить время дома, не оставляя её одну. Однажды он задержался на работе дольше обычного, а когда пришёл домой, Катя стояла в коридоре, вся в слезах, пытаясь надеть обувь.
— Катя, что?! Где болит?!
— В-а-а-адим, что-то с Зефиркой! — взвыла Катя. — Она умирает! Надо срочно в клинику!
Только сейчас Вадим заметил на пуфике почти бездыханную кошку, у которой шла пена изо рта. Они втроём помчались в больницу.
Несколько дней под капельницей и исхудавшая Зефирка вернулась домой. Переживания Катерины, слава Богу, не вылились ни во что серьёзное с её здоровьем.
У Вадима же появилось странное чувство тревоги, будто вокруг сгущается туман войны, в котором не разглядеть
