Гнев изгнанника - Монти Джей

Когда мы росли, Андромеда, Рейн и я часто ходили поздно ночью на мост Стикс. Они сидели, а я болтала о законах термодинамики или объясняла, наверное, в миллионный раз, почему моя любимая серия «Доктора Кто» была о создании вселенной из одной точки и исследовании природы Большого взрыва.

Они оба позволяли мне болтать часами. Они слушали и просто давали мне быть собой, существовать без осуждения. Последний раз мы делали это в день моего четырнадцатого дня рождения. Это был также последний раз, когда я помню, что была полностью собой, искренней и не заботящейся о том, как мало кто понимает то, что мне кажется таким увлекательным.

И этот момент? Напоминает мне то чувство.

Я не уверена, нравится мне или нет то, как это заставило меня понять, как сильно я скучала по этому чувству.

— Ты всегда на грани экзистенциального кризиса, или это все из-за меня? — в его голосе слышится юмор, и уголки моих губ растягиваются в улыбке, которая с трудом пробивается на поверхность.

— О да, только из-за тебя. Из-за случайного незнакомца, которого я не могу разглядеть и который заговорил со мной только потому, что я нарушила его покой своим плачем. Только из-за тебя. Это счастливое стечение обстоятельств, даже судьба.

Его смех – как дым, доносится до моих ушей, а затем уносится ветром. От него у меня в животе все переворачивается; тепло распространяется по всему телу, успокаивая панику, ранее зародившуюся в моем животе. Если бы я не была так решительно настроена обнимать эту водонапорную башню до самой смерти, я бы ударила себя по голове за такую суетливую болтовню.

Не знаю, почему это имеет значение. Мне же не важно, что этот парень думает обо мне. В смысле, кроме того, что он курит сигареты на вершине водонапорной башни, я ничего о нем не знаю. По крайней мере, пока – я уверена, что он просто местный, который думает, что знает обо мне все, основываясь исключительно на моей фамилии.

Но я могу притвориться, что он совершенно незнакомый мне человек, хотя бы пока.

— Что ты вообще здесь делаешь? — спрашиваю я, интересуясь, что могло заставить человека уединиться в таком месте.

— Не очень люблю людей. Это одно из немногих мест, где их нет, — я слышу, как он делает длинную затяжку, прежде чем продолжить, голос его хриплый от дыма. — Обычно.

— Ты говоришь как типичный изгой.

— А ты говоришь как человек, которому не повезло и он убегал от копов.

Я закатываю глаза, но не могу удержаться от улыбки. Есть только одна вещь, которую я люблю больше, чем татуировки на накаченной спине, – это остроумные парни. А этот, – просто мастер в этом.

— Ты тоже изгой. Вся эта бесконечность – чушь собачья. Это прикрытие. Иначе ты бы знала, что мы придаем смысл вселенной, а не наоборот, — говорит он, и его упрек шокирует меня.

Не потому, что это неправда, а потому, что он первый, кто это заметил, даже не взглянув на меня.

— Не будь так в этом уверен, — я медленно открываю глаза, поворачиваю голову, чтобы прислониться щекой к водонапорной башне, и смотрю на его силуэт за углом. — Возможно, мы – микроскопические извивающиеся струны.

— С чувствами. Наука не может понять эмоции, Эйнштейн.

— Венециано, — быстро поправляю его я. — Теория струн принадлежит Габриэле Венециано, а не Эйнштейну. Кроме того, эмоции вызывают химические реакции. Химия – это наука, так что технически…

Я замираю, мои слова обрываются от внезапного прикосновения его пальцев к моим. Оно легкое, как прикосновение призрака, он проводит по моим суставам, а затем обводит каждый палец. Будто пытается сосчитать каждую косточку в моей руке.

— О чем ты сейчас думаешь? — его слова прозвучали с легкой хриплостью, от чего у меня задрожал позвоночник, а по телу пробежал сильный холод.

Я не краснею. Парни не могут заставить меня краснеть. Это же парни, черт возьми.

Они – временная замена, чтобы на короткое время заполнить пустоту. Но я чувствую, как жар поднимается к моим щекам, как первая распустившаяся роза после суровой зимы.

— Какие у тебя странно теплые руки, — выдыхаю я правду, потому что они действительно чертовски теплые.

Тепло его прикосновения доходит до моих запястий, когда он скользит под моей ладонью, чтобы проследить пульс. От этого прикосновения моя кожа словно начинает танцевать. Тысячи невидимых молекул кружатся пируэтами на ней.

— Сейчас? — спрашивает он, проводя пальцами по линиям на моей ладони.

Проглотив комок в горле, я чувствую, как мой прежний страх исчезает, как отлив, и говорю:

— Как давно я не чувствовала себя не такой одинокой.

За последние четыре года я никогда не чувствовала такой близости с другим человеком. Это всего лишь прикосновение незнакомца. Та часть меня, которая верит в судьбу, говорит, что это романтично, но та часть, которая избегает любой формы близости, считает это абсолютно жалким.

— М-м-м, — звучит из его горла. — Считаешь это наукой, заучка?

— Не считаю это даже реальностью.

Мой самый большой страх – потерять контроль, а я стою, наверное, в тридцати метрах от земли, если не больше, но мне все равно. Паника отступает в дальний уголок моего сознания, и на смену ей приходит новое любопытство.

Кто этот парень?

Его пальцы сжимают мое запястье, и прежде чем он дергает меня за руку, с моей головы срывается капюшон, и я грациозно вырываюсь из своих коалоподобных объятий с баком, пока моя грудь не упирается в его. При столкновении между нашими телами раздается глухой стук, одна из его рук опускается по моему боку и ложится на бедро, а другая держит мое запястье у его груди.

Я молча молю Вселенную, чтобы, когда я подниму глаза, он не узнал меня. Чтобы он ничего не знал о лисице, слышал лишь немного о репутации моего отца или о той, которую я для себя создала, чтобы защититься от хищников, обитающих здесь. Я молю, чтобы мы остались совершенными незнакомцами, случайно встретившимися на пути друг друга.

Что я по-прежнему буду просто девушкой, боящейся высоты, а