Цена искупления - Анна Бигси

Степан не ответил, только посмотрел на Захара с таким выражением, будто тот задавал риторические вопросы.

— Знаешь, что ты делаешь? — продолжил Архипов. — Если ты сейчас не найдешь в себе силы встать, то уже никогда не поднимешься. Это твой выбор, Степа.

В комнате повисла напряженная тишина. Захар внимательно смотрел на друга, пока тот не отвернулся, сжимая руки.

Он все сказал. Добавить было нечего и не стал больше давить. Он поднялся, открыл окна, выпуская застоявшийся воздух, и собрал бутылки в пакет. Степан сначала молчал, но затем неохотно поднялся и помог ему.

— Ты не можешь делать это в одиночку, — сказал Захар, вытирая стол. — Но ты должен сделать первый шаг. Слышишь?

Степан молча кивнул. Он выглядел сломленным, но внутри, где-то в глубине, появился слабый проблеск.

— Я попробую.… — тихо сказал он, не поднимая глаз. Его голос дрожал, как будто даже эти слова давались ему с невероятным трудом. — Но я не знаю, хватит ли у меня сил.…

— Этого достаточно на сегодня, — ответил Захар, положив руку ему на плечо. — Но завтра — новый день. И ты обязан его начать.

Глава 12

Степан открыл глаза. Потолок давил, серый и безжизненный, как бетон под завалами. Через щели в шторах просачивался робкий свет — не столько утешительный, сколько безучастный. В голове стучало с ритмом аварийного молота, а во рту — вкус меди, кислоты и пепла.

Степа медленно поднялся с дивана, чувствуя, как каждая мышца протестует. Заснул прямо здесь, в одежде, среди развалин собственной жизни.

Квартира выглядела так, будто по ней прошелся фронт: пустые бутылки, смятые листы бумаг, осколки разбитой рамки. Воздух пропитался перегаром, остатками табака и чем-то острым, душным. Отчетливо пахло виной.

На полу, среди осколков, лежало фото Елены. Её улыбка теперь казалась далекой, почти издевательской. Рядом — треснувшая рамка, стекло раскрошилось, как что-то внутри него. Он зажмурился, но воспоминания вырвались наружу. Слишком яркие и болезненные.

Степан провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть с него и ночь, и память. Слова командира пришлись кстати.

— Что я делаю с собой.… — выдохнул, не надеясь на ответ.

С трудом поднявшись, он принялся за уборку. Как после пожара — зачистка зоны, прежде чем можно будет строить что-то заново. Веник, совок, мешок для мусора. Стекло под ногами хрустело, как лед под тяжелым сапогом.

Он двигался машинально. Вытирал стол, собирал бутылки, складывал документы в стопку. Но в каждом углу была Лена. Как безмолвный свидетель его падения.

Шарф на крючке. Чашка на полке. Заколка, забытая на краю тумбочки. Все цеплялось за взгляд, пронзая сильнее, чем слова. Вина и разочарование. И ничего уже не исправить.

На кухне — холодильник. Он открыл дверцу. Пустота. Йогурт с истекшим сроком годности, засохший хлеб, забытая бутылка воды. Он закрыл его.

— Кофе, — прошептал. Хотя бы что-то простое. Что-то, что не развалится в руках.

Включил чайник. Открыл банку, зачерпнул кофе. Руки сильно дрожали, похмелье давало о себе знать. Крупинки просыпались на стол, и Степа стиснул зубы. Даже это — не получается нормально.

Справившись с такой сложной задачей, он сел, обхватив кружку ладонями. Пар поднимался, щекоча нос, но внутри было все то же — холод. Вкус горечи, не от напитка. Степан смотрел в чашку, будто в неё могла провалиться вся боль, весь страх, все "почему".

"Что теперь?"

Ответа не было. Только стук в висках и пепел в груди.

Он пытался сопротивляться. Держаться. Сделать глоток кофе, нащупать опору, но все было напрасно. Пустота возвращалась с новой силой. Думать об этом было невыносимо. Сын не его. Елена мертва. Он виноват. И точка весом с многотонную плиту.

С каждым разом, как только мысли возвращались к этим словам, его скручивало. Жгло изнутри. Он чувствовал, как сам себе становится противен — за слабость, за жалость к себе, за бессилие.

И всё же Степа встал. Натянул куртку, сунул ключи в карман.

На улице ярко светило солнце, но он шел, будто сквозь туман. Ноги сами несли его. Знал, куда. И ненавидел себя за это.

Через пятнадцать минут он уже стоял у кассы в круглосуточном. Бутылка водки дрожала в его руке, словно последний гвоздь в собственный гроб.

Степан презирал себя. За этот шаг. За то, что не нашел сил остановиться. За то, что в этот момент стал ещё слабее, ещё ничтожнее.

Но горло сжимало, грудь сжигало, и казалось, что, если он не выпьет — он просто перестанет существовать.

Он не смог. Не справился. Не сегодня.

Пакет с бутылками звенел в руке, когда он шел обратно. Ветер бил в лицо, но не мог отрезвить мозг. Степа свернул за дом, когда услышал шум. По инерции двинулся туда.

Подойдя ближе, он увидел женщину средних лет, прижавшую к себе плачущего ребёнка. Рядом мужчина с окровавленной рукой беспомощно пытался объяснить что-то другому свидетелю.

— Что здесь произошло? — громко спросил Степан, подойдя к группе. Его голос звучал, как команда в разгар операции: четкий, уверенный, оставляющий место только для действий. Люди замерли, подчиняясь его авторитету, который был заметен даже в этом хаосе.

— Машина перевернулась, — выпалила женщина, держась за плечо ребёнка. — Водитель там, в кабине.… Мы не знаем, что делать.

— Спокойно, — он жестом успокоил толпу. — Я разберусь. Кто-нибудь вызвал скорую?

— Да, но они ещё едут, — отозвался мужчина, держа телефон в руках.

— Он в машине.… там, в кабине! — выпалила женщина, указывая на перевернутый автомобиль.

Степа будто прошел в себя. Проснулся ото сна. Рефлекторно откинул мешающийся в руках пакет в сторону и рванул к машине. Через разбитое окно увидел молодого парня, который сидел, обхватив руль. Его глаза были открыты, но взгляд расфокусирован.

— Ты меня слышишь? — громко спросил Степан, заглядывая через разбитое окно. Водитель едва кивнул, его глаза были полузакрыты.

— Не двигайся, — добавил он, осматриваясь. — Сейчас я тебя достану. Все будет хорошо.

Степан оглянулся на толпу: — Вы двое, помогите держать дверь. Остальные отойдите, здесь опасно!

Его голос был твердым, отдавая приказ, но внутри он чувствовал, как сердце колотится от напряжения.

— Всё будет хорошо.