Чертовски неправильный парень - С. Р. Джейн

И я даже не хотела пытаться ее создать. Потому что Ари здесь не было. Люди думали, что работать моделью – это просто смотреть в объектив… выглядеть красивой. Но для этого требовались эмоции. Требовалось настроение, запал.

Желание.

А у меня их не было.

Единственной эмоцией, которую я испытывала в этот момент… было оцепенение.

Я бесцельно открыла социальные сети и стала листать ленту. И будто бы вселенная решила уничтожить мой день полностью… я увидела рекламу Renage со мной и Ари.

Парень и девушка, которые работали со мной сегодня, не шли ни в какое сравнение с нами двумя. Связь была невероятной, осязаемой… от нас невозможно отвести взгляд.

Мы были особенными.

Пока не перестали быть вместе.

Мне пришло сообщение, и меня вновь охватил ужас. Потому что это был Кларк. Не Ари.

Кларк все еще пытался, постоянно писал сообщения… но теперь как друг.

Большую часть времени я не отвечала. Потому что с чего бы?

Кларк:

Думаю о тебе. Мистер хоккейная клюшка в последнее время совершал какие-нибудь безумные поступки? Я всегда рядом. Я хочу помочь.

Я поморщилась, вспышка гнева пронзила меня. Ари не был психом. Он не внушал доверия… в этом вся разница. И предложение «помочь» было просто шуткой. Он уже пытался мне помочь… помочь вернуться в Нью-Йорк. К Шепфилдам. В свет. Застрять в жизни, которая мне была отвратительна.

Это заставило вспомнить обо всех тех случаях, когда Ари предлагал помощь – тех случаях, когда он реально это делал. И да, он хотел, чтобы я принадлежала ему, и, очевидно, делал все, чтобы это произошло… Но также всегда хотел, чтобы я была, ну… собой.

Однажды мы поссорились. На самом деле, это я начала ссору. Ари был совершенно спокоен и прекрасен. Я сходила с ума, застряла в бесконечной ненависти к себе перед съемками, чувствуя себя ущербной и неуверенной из-за цифры на весах…

– Что, если я не хочу быть моделью? – закричала я. – Что, если захочу стать бариста? Или продолжать обслуживать столики. Что ты тогда будешь думать обо мне?

– В таком случае я просто обоснуюсь там, где ты станешь работать, и превращусь в милого и пухлого парня, потому что буду заказывать еду и кофе весь день, чтобы быть рядом с тобой, – спокойно сказал Ари. Он взял меня за подбородок. – Солнышко, единственное, чего я хочу для тебя, – это счастья. В какой бы форме это ни проявлялось. Тебе не нужно кем-то быть, чтобы я тебя любил. Ты просто должна быть собой.

«Ты просто должна быть собой».

Эти слова звучали эхом в голове, в то время как я успела сменить уже два образа на съемке.

Не в первый раз я задавалась вопросом, кем вообще была на самом деле.

Съемки закончились, и я вышла за пределы съемочного павильона, смотря на бетонные джунгли Лос-Анджелеса. Большинство людей считают, что Лос-Анджелес – это Голливуд, пальмы и океан.

Но по большей части здесь все было просто… серым.

Я шла по тротуару в сторону своей машины, и споткнулась, упав на землю и ободрав колени и ладони, как последняя идиотка.

– Черт! – я поморщилась, потому что колено определенно кровоточило.

– Ты в порядке? – спросил чей-то голос, и я взглянула на обеспокоенного мужчину с ярко-зелеными глазами.

Он чем-то напомнил Ари.

– Я в порядке, – пробормотала я, быстро отходя, не желая больше на него смотреть.

Так будет продолжаться вечно, не так ли? Я всегда буду искать Ари в каждом проходящем мимо человеке. Когда кому-то принадлежала душа, частички тебя всегда будут искать ее.

Навсегда.

Я села в машину и уставилась на ладони. Они были красными и раздраженными, а кожа – вся покрылась шероховатостями. Ладони скоро заживут – мое тело всегда легко восстанавливалось после травм.

А вот то, что внутри, похоже, никогда не восстановится.

Но почему так? Почему я никогда не могла разобраться в этом дерьме?

Моя история была ужасно печальной с десяти лет. И, по большей мере, я была довольна тем, что имела. Или, может быть, нет… может быть, я не хотела разбираться со всем этим, потому что никогда не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы сделать это.

Я ехала по улице, думая обо всех вещах, которые ненавидела в себе… которые хотела изменить.

Передо мной загорелся красный свет, и я затормозила, опустила солнцезащитный козырек и уставилась на себя в зеркало. Разглядывала отражение. Пыталась найти что-то, что мне понравилось бы в себе.

Я покачала головой и вздохнула – когда загорелся зеленый, я подняла козырек.

Тридцать минут спустя я заехала в гараж Ари. Думаю, поскольку это был арендованный гараж, он, должно быть, скоро станет ничейным.

Сдавленный всхлип вырвался изо рта, и я наклонилась вперед, пытаясь подавить боль. Потому что не могла с этим справиться.

Затем замерла, осознание пронзило меня. Это то, что я всегда делала. Всегда «подавляла боль». Я всегда просто говорила себе, что не смогу с этим справиться.

Но была здесь, не так ли?

Отец убил мать… а потом и себя, а я все еще была здесь. Жила в детском доме, а затем была удочерена жестокими, холодными придурками. Я резала себя, блевала, хотела умереть… и все же все еще была… здесь.

Я спасла себя от жалкой жизни в Нью-Йорке. Я сделала это. Приехала сюда и начала карьеру. Я сама себя содержала. Впускала в себя любовь, даже когда было страшно…

Изменщица. Жирная. Уродливая. Глупая. Жалкая.

Слова возникли внутри… но вместо того, чтобы просто запихнуть их обратно, чтобы они гноились и дальше и всплыли в другой день, я по-настоящему задумалась о том, что они значат.

Думала о каждом слове, когда выходила из машины и шла в пустой забытый всеми дом. Я оказалась перед зеркалом в ванной и стала разглядывать… себя.

Изменщица. Жирная. Уродливая. Глупая. Жалкая.

Дрожащими руками я схватила футляр губной помады, которую быстро нанесла перед тем, как убежать на съемку. Это был насыщенный ярко-красный цвет, который служил моей броней весь день, по крайней мере, мне так казалось.

Изменщица. Жирная. Уродливая.

Я вывела каждое слово на зеркале, каждую букву огненно-красной помадой.

Глупая. Жалкая.

Я закричала.

Снова и снова, выплескивая все это наружу, цепляясь за идеи, которые выражало каждое из слов. Я размазывала помаду руками, до тех пор,