Кляпа 2 - Алексей Небоходов
Кляпа молчала. Даже она. Не смеялась, не подшучивала. Только наблюдала. И в этом молчании было странное уважение. Или растерянность. Как будто даже ей стало не до шуток, когда табуретка под начальником начала чуть—чуть раскачиваться влево.
Внутри Валя чувствовала странное: не страсть, не раздражение, даже не отвращение. Скорее – пустоту, точную, аккуратную, как в банковском документе, где строчка есть, а суммы нет. Она не хотела ничего. Ни продолжения, ни окончания. Только чтобы всё это, наконец, выдохлось.
Сергей Валентинович продолжал. Его движения стали увереннее, но не из—за желания – из—за ритма. Как будто тело решило: раз уж мы здесь, давай сделаем это максимально эффективно. Он двигался вперёд и вверх, как плотник, прибивающий доски к потолку. Пот с его лба капал ей на шею, а руки всё чаще теряли равновесие, хватаясь то за плечи, то за верёвки.
Он стонал. Не громко, но с усилием. В голосе слышалась борьба – не с ней, не с собой, а с законом тяготения, с верёвками, с ускользающим временем. Иногда он что—то шептал, бессвязно: «Ты… ты просто… ты такая…» – но слова терялись между скрипами и тяжёлыми вдохами.
Валя чувствовала, как под ней дрожит табуретка. Как он усиливает ритм. Как что—то натягивается – не в теле, а в самой реальности. Как в этих пыхтящих движениях есть момент истины – но не эротической, а чисто человеческой, когда один человек изо всех сил старается, а второй просто ждёт, когда это закончится.
Табуретка под ним покачнулась ещё раз, более резко, как будто сама пыталась соскочить с этого карнавала телесного труда. Сергей Валентинович проигнорировал. Он вошёл в ритм, как вошёл когда—то в госслужбу – по зову долга, с перегибами и без одобрения аудитории.
Валя, подвешенная, как перезревшее яблоко на нитке, уже перестала дышать ровно. Она почти перестала дышать вовсе. Тело висело безвольной линией, но внутри нарастал тупой гул. Не в животе, не в груди – в самой сути: что—то должно было сломаться, и сломалось с такой театральной точностью, что если бы в сарае были зрители, кто—то бы непременно зааплодировал.
В самый неподходящий момент – когда он начал тяжело выдыхать, напрягаться, шептать что—то отрывистое, явно приближаясь к кульминации, табуретка под ним дёрнулась вбок. Левая нога соскользнула. Правая дёрнулась в попытке удержать равновесие, и он, по инерции, оттолкнул её – неумышленно, но достаточно, чтобы табуретка опрокинулась.
Начальник не просто потерял равновесие – его тело дернулось вперёд и, не встретив опоры, навалилось всем весом прямо на Валю, вцепившись в неё, словно спасательный круг в утопающего. Повис он не в пространстве, а на ней – буквально, беспомощно и с полной отдачей.
Вцепившись в Валю обеими руками, вжавшись в спину, он повис, как случайно подсевший рюкзак. Вес тела, желание дожать и натуральный испуг сложились в одну катастрофу. Валя заорала – не из боли, не из стыда, а из чистой, истеричной паники. Он заорал в ответ – глухо, сдавленно, как человек, которого сковала судорога прямо в сауне.
Кляпа взвизгнула от восторга:
– Вот это я понимаю, Валечка, экстрим! Твоё тело теперь официально стало аттракционом! И не просто развлекательным – высокорисковым! Вызывайте карусельщика, она заклинила на петле удовольствия!
Верёвки натянулись. Одна застонала, другая скрипнула. Щёлк – и первая оборвалась. Щёлк – вторая, как последняя капля терпения у средней учительницы на родительском собрании. Тело Валентины рухнуло вниз вместе с начальником, с грохотом, который мог бы обернуться финалом пяти актов, если бы это был театр.
Они упали на пол в полной беспомощности. Он – распластавшись, как бельё, которое не успели снять с верёвки перед дождём. Валя – сбоку, раскинув руки, с лицом, в котором смешались все стадии унижения, от «что я тут делаю» до «можно я теперь просто исчезну».
Они не двигались. Несколько секунд. Только слышались тяжёлые вдохи, похожие на плач животных. Потом он подался вперёд, чтобы закрыть собой её наготу. Валя инстинктивно потянулась к сену – не к одежде, не к телу – к первому попавшемуся укрытию. Прикрылась старым мешком.
И в этот самый момент – как по сигналу сверху – в сарай снаружи постучали, громко и требовательно, как будто за дверью стоял не человек, а сама совесть в валенках.
Деревянная дверь сарая затряслась от решительного кулака.
– Эй! – прокричал голос, хриплый, хозяйский. – Тут что, опять петарды взрывают?! Или вы кого забили?!
Сергей Валентинович среагировал, как подстреленный ворон: вскочил, потянул штаны, упал, снова вскочил, завернулся в мешок для картошки. Валя, всё ещё лёжа на боку, натянула на себя обрывок рубашки, один носок, и остатки здравого смысла.
– Минутку! – заорал начальник, голосом, срывающимся на фальцет. – Тут… инспекция! Обработка… от вредителей!
– Да уж вижу, – хмыкнул голос. – Только у вас там, похоже, два вредителя друг друга обработали. – Пять минут вам на то, чтобы собраться и сделать вид, что вы нормальные люди, – буркнул хозяин за дверью. – Потом вхожу. Надеюсь, вы там без трезубцев.
Послышались шаги, удаляющиеся с той степенью презрения, которую обычно резервируют для особо экзотических ситуаций.
Сарай снова погрузился в тишину. Валя посмотрела на Сергея Валентиновича, который сидел на соломе, завёрнутый в мешковину, с лицом не столько смущённым, сколько… опустошённым. Он выглядел как человек, который долго ждал чуда, а получил чек за сломанный турникет.
Валя поднялась, поправила волосы, не глядя на него. Плечи тряслись от нервного смеха, который не мог выйти наружу.
– Кажется, – сказала она, – вы забыли упомянуть в описании сарая, что тут ещё идёт и обучение выживанию.
Сергей Валентинович открыл рот, чтобы что—то сказать, но вместо слов выдохнул:
– Уж точно не в условиях роскоши.
Кляпа внутри закатилась:
– Дорогие пассажиры, спасибо, что выбрали рейс «Секс на сене». Надеемся, вы выживете. И да – мы не возвращаем стоимость билета, особенно если вас вытащили через крышу.
Они одевались молча. Каждый – быстро, как будто боялся, что, если задержится ещё на минуту, сарай их просто проглотит. Когда выходили, Валя обернулась. Внутри осталась вмятина на полу, оторванный кусок верёвки и табуретка, одиноко лежащая на боку.
Она подумала, что, возможно, когда—нибудь всё это станет анекдотом. Но пока – это был просто конец главы. И очень хочется, чтобы следующий акт
