Соль и волшебный кристалл - Эбби-Линн Норр
* * *
Последний раз я ходила на хоккей лет десять назад, когда отец был еще жив. И теперь, подойдя к прямоугольному зданию без окон, я несколько минут просто стояла и смотрела на него и только потом зашла внутрь. За дверями катка пахло сосисками, жареной картошкой, резиной и какими-то химикатами. К прилавку с едой выстроилась очередь, а за ней виднелись двойные металлические двери, из-за которых доносились крики и удары клюшек об лед. Не так уж сильно этот каток отличался от канадских, разве что за прилавком продавали в числе прочего квашеную капусту, а надписи везде были на польском.
Я отстояла в очереди, купила горячий шоколад и через металлические двери вышла к трибунам, размышляя, найдется ли местечко. Зрителей набралось немного, трибуны оказались полупустые, и я с легкостью устроилась в центре ряда над площадкой, чтобы все видеть. Села на холодную скамью, сдула пар с шоколада и стала высматривать Антони.
Не то чтобы я увлекалась хоккеем – я вообще ни от какого вида спорта не фанатею. Но разговоров на эту тему так или иначе не избежать, а если уж выбирать, то лучше хоккей, просто потому, что его очень любил папа. Антони я высматривала на льду несколько минут, а правила игры вспоминала даже дольше. Большинство игроков, высокие, длинноногие, как и положено, в шлемах, носились туда и сюда быстрее молнии, так что отыскать Антони было непросто, пришлось внимательно разглядывать игроков на скамейке запасных во время замен. Наконец я его углядела – у него на майке значился номер 88 – и стала следить за ним на льду.
Я быстро поняла, что Антони сильный игрок, но это для меня не стало откровением. А вот что удивило – это мощная, почти хищная энергия его движений. Такого я не ожидала. Антони был милый, мягкий и серьезный, а этот игрок – агрессивный, дерзкий и напористый. Он то и дело тыкал соперников локтем, толкал, прорываясь сквозь защиту соперников, и орал на них и на судью. Никто из его команды не проявлял подобной агрессии – во всяком случае, я этого не заметила. Поведение Антони сильно меня озадачило, и я стала наблюдать за ним, а не за игрой, в оба глаза.
Первый период закончился, начался перерыв, и я встала на скамейку, чтобы Антони меня увидел. Я ждала, пока он закончит разговор с кем-то из товарищей по команде, а потом, когда его взгляд поднялся на трибуны и дошел до меня, замахала. Антони приветственно вскинул руку в перчатке, но не улыбнулся, а потом ушел в раздевалку вместе с остальными. Это подтвердило мои подозрения: что-то не так. Антони всегда улыбался, когда здоровался со мной. Всегда.
За второй период я допила шоколад. Игра Антони становилась все агрессивнее, и это вызывало у меня тревогу. К концу второго периода он оказался на скамейке штрафников, а когда выходил на второй перерыв, даже не посмотрел в мою сторону.
В последний период прямо перед моим ошеломленным взглядом Антони затеял драку с игроком команды противника. Двое здоровых парней сцепились, мутузя друг друга и не теряя при этом равновесия. На льду валялись перчатки и шлемы. Наконец подкатил судья и разнял их. Все это сопровождалось польскими ругательствами – ну или мне показалось, что это ругательства, уж очень резко и ядовито они звучали. Антони еще раз отсидел на скамейке штрафников, но даже когда он в последние три минуты матча помог забить шайбу, принесшую его команде победу, это его не развеселило. Он просто ехал по льду, выставив перед собой клюшку и не обращая внимания на радость болельщиков на трибунах (включая меня). Только соприкоснулся перчатками с некоторыми из товарищей по команде, и все.
Я вглядывалась в его лицо, пытаясь понять – может, он все-таки улыбается? Но блеска белых зубов так и не увидела. Прежде чем уйти в раздевалку, Антони поднял голову и глянул на меня. Я показала ему большой палец; он кивнул и жестом дал знать, что переоденется и встретит меня в фойе. Я помахала в ответ. Выйдя в фойе, я принялась бродить среди стеклянных витрин со старыми черно-белыми фотографиями хоккеистов былых десятилетий, потускневшими кубками и медалями, старыми коньками и хоккейным снаряжением. Игроки и фанаты выходили из здания на парковку, смеясь и переговариваясь. Их становилось все меньше, и вскоре в пустом фойе осталась только я.
Наконец с резким звуком распахнулись двойные металлические двери и вышел Антони, с кем-то прощаясь по мобильнику. На лбу у него выступила вена, которой обычно видно не было.
Я повернулась в его сторону, но с места не сдвинулась – решила подождать, пока он подойдет. Свежевымытые короткие волосы у Антони торчали во все стороны, будто он просто потер голову полотенцем. На нем были черные джинсы, белые кроссовки и объемная куртка-бомбер, через плечо большая хоккейная сумка.
– Интересная вышла игра, – сказала я, решив не спрашивать напрямую, что случилось.
Антони убрал телефон и встретился со мной взглядом. Наконец напряжение покинуло его лицо; он бросил сумку и потянулся ко мне.
Я обняла его, он наклонился и уткнулся мне в шею. От него пахло мылом, от влажных волос у меня остался на щеке мокрый след. Антони крепко сжал меня в объятиях, потом отпустил.
– Спасибо, что пришла, Тарга. Извини, я сегодня не очень себя показал.
– Ну уж нет. Это было захватывающее зрелище – драматизм, экшен, интрига. – Я с улыбкой коснулась его щеки, потом добавила: – И насилие. Я никогда еще тебя таким не видела.
– Я знаю. – Он наклонился, достал из сумки шапку и, проведя рукой по волосам, натянул ее. – День выдался не очень. Пойдем, я отвезу тебя домой.
Он взял меня за руку, и мы вышли на пустеющую парковку. Наше дыхание облачками висело в воздухе.
Антони открыл дверь машины, и я забралась на пассажирское сиденье. А он убрал хоккейную сумку в багажник, сел на место водителя и включил двигатель. С парковки он выехал на дорогу, которая вела к шоссе на юг. В темноте салона машины я любовалась его профилем на фоне расплывавшихся за окном огней города.
Только я собралась спросить Антони, что же случилось, как он заявил:
– Я все думаю про Рождество. У меня есть идея.
– Ну и какая же? – Слегка развернувшись, я с любопытством уставилась на него.
– Я хотел позвать тебя встречать Рождество с моей семьей…
Он открыл рот, явно собираясь продолжать, и умолк.
– Но? Ты так замолчал, будто дальше
