Сласти, страсти и тайны королевского двора - Тиро Томое

— Пора! – соскочила я с земли.

Кривым ножом, очень похожим на серп в уменьшенном виде, я срезала стройные веточки. Расстояние от соцветия до среза не меньше тридцати сантиметров. Больше можно, меньше не рекомендуется. Дело в том, что на пятнадцати сантиметрах таится главная засада – тоненькое сочленение, в котором прячется токсичный сок. Не так, чтобы смертельный, но неприятностей доставить может. Незнающий сломает ветку серебрянки именно в этом месте, очень хрупком и словно предназначенном для этого, а потом будет страдать от ожогов. Понять сразу, что вляпался в неприятности, не получится. Токсичность сока нарастает под действием солнечных лучей. Прямо как у нашего вездесущего борщевика! То есть, человек срывает, радуется, а потом постоит на солнышке и всё, болючие волдыри полезли. Если учесть, что серебрянка расцветает всего на один час и то только в солнечный полдень, то весь замысел природы очень веселит.

Она словно напоминает, что красота может быть опасной. И в целом – берегите природу, мать вашу, и не рвите зря цветы.

Я торопилась собрать урожай, пока солнце не сдвинулось с зенита. А поле было огромным! Серебрянки в этом году было не так, чтобы много. Любило это красивое растение чередовать года плодородия. В прошлом году было её завались, а в этом – редкие кустики. Мало того, так ещё и не все завязали цветочные метёлки. Они грустно серебрились плотными листьями, с завистью покачиваясь на ветру в сторону своих более удачливых товарок. Ну, что ж, такова жизнь. В ней всегда то густо, то пусто.

Через час я, запыхавшаяся от бега по полю, утёрла пот и гордо оценила размер урожая. Охапка серебристых метёлок, остро пахнувших смесью ванили и шоколада, лежала под ивой. Я вытащила из сумки кусок плотной ткани, намочила водой из фляги, крепко обмотала стебли. Влага поможет сохранить свежесть цветов, а чтобы не намочить одежду, поверх мокрой ткани накрутила пару мотков промасленной бумаги, которую стащила с кухни.

Теперь можно и в обратный путь. Но идти было лениво. Ноги гудели от быстрого бега, пот струился по шее и лбу и вообще – чего торопиться теперь, когда половину дела сделала? Я уселась под ивой, достала остатки завтрака и не торопясь перекусила. Настроение было отличным. Словно спали строгие запреты, установленные кем-то неизвестным, но сердитым, запрещающие чувствовать жизнь. Хотя, чего это неизвестным? Сама себе я всё запретила, посчитав, что мне уже и не надоть ничего такого. Жизнь прожила, а теперь вот сиди тихонько и не отсвечивай. И не важно, что тебе новую жизнь дали, а вместе с ней и возраст обнулили. Мозги-то остались прежние – уставшие от прожитого, наполненные опытом и, чего уж греха таить, некоторым снобизмом. А после разговора с Богиней, что-то щёлкнуло в голове.

Вот так мы и живём – по накатанной – запреты сами себе устанавливаем. Терпим, преодолеваем, зажимаемся, прячемся за отговорками, ищем причины, чтобы не жить, путаем сами себя. Пословиц вот напридумали – «не по Сеньке шапка», «всяк сверчок знай свой шесток». Поздно мне начинать, поздно что-то менять, поздно, поздно, поздно – звучат голоса рефреном. А на самом деле никогда не поздно, пока ты жив. Пойти на танцы и научиться уже танцевать эту безумную сальсу. Достать акварели с антресолей и убрести на пленер, чтобы поймать разгорающуюся зарю. Решиться и записаться в зал, чтобы подтянуть мышцы и избавиться от надоедливой боли в спине, которая стабильнее, чем курс валют. Или влюбиться в сорок-пятьдесят-шестьдесят лет, когда вроде уже и не положено. А кем не положено-то? кто придумал, что нельзя жить?!

Поздно будет, когда деревянный макинтош всем закажут, а до тех пор – надо, очень надо жить! Сменить профессию или причёску, поехать в путешествие или на речку, куда не могли выбраться уже сотню лет, потому что дела и заботы. Дышать полной грудью, улыбаться и вкушать раннее утро со вкусом крепкого кофе. Вспомнить то, о чём мечтали. Стряхнуть пыль с позабытых стремлений и робко взяться за них. По шажочку, по вздоху, пробираться, постепенно наполняясь жизнью, пока не достигнешь цели. Пусть страшно и не привычно, но иди вперёд. Иди, пока жизнь позволяет. Не можешь? Ляг по направлению к цели и ползи!

Мне так вообще надо по заднице настучать, за то, что продолжала жить так, словно и не подарили мне второй шанс. Словно и нет этого молодого тела, гибкого и стройного. Словно я так и осталась там, на скамейке в хосписе. Умирающая, но не мёртвая. Прошлым жила, страдала, что не вижу родных. Цеплялась за них, запрещая жить себе и в глубине души обижаясь, что родные мои могут жить без меня.

Дура я набитая! Вот и весь диагноз!

От этих мыслей вдруг стало так легко, что я рассмеялась в голос!

Всё вокруг стало другим. Солнце ярче, воздух свежее, вкус простой булки с корицей – несравненно прекрасным, а вода из фляги внезапно наполнилась ароматом нектара! Эх… сколько всего я упустила, пока жила вприглядку, в пол укуса, в половину вздоха!

— Марь Васильевна, ну-ка не падать в прошлое! Что было, то прошло. Не страдай, а иди и наслаждайся! – строго приказала я себе, запихивая остатки трапезы в сумку.

Подхватила охапку серебрянки, встала и вдохнула полной грудью. Наконец-то!

***

— Рассыпала? – удивлённо заморгал глазами папаша.

Я перехватила серебрянку и кивнула.

— Да. Вот так вот – пух! И она во все стороны полетела, — не моргнув глазом, соврала я.

— Ага, — папаша отчего-то не поверил, — просто «пух»?

— Просто.

— Ага. Странная история, Летта, — хитро прищурился Исайя, — и как этот «пух» получился, если баночка в сумке была?

Я положила охапку серебрянки на стол перед ним и размяла затёкшие руки.

— А просто. Я в сумку полезла за монеткой, и надо же было такому случиться, что сумка упала и, — я развела руками, — «пух»! коробочка раскрылась не вовремя. Такие дела.

— А сразу чего не сказала?

— Так, чтобы ты не пошёл на дальние луга. Знаю я тебя. Вот я и организовала всё. А за Твину переживать не стоит. Она натура творческая, рассеянная и вряд ли помнит точный день доставки заказа. Для неё день-два это мелочь, —