Вспомни меня. Книга 2 - Виктория Валентиновна Мальцева
Я краснею, а он набирает воздуха в грудь и застывает с открытым ртом, уставившись на меня.
– Что ты с ней сделал? – это самый что ни на есть подходящий момент, чтобы спросить.
Альфа мгновенно остывает. Весь гнев его словно улетучивается, а выражение лица становится немного виноватым и хитрым одновременно.
– Ничего такого, что могло бы ей угрожать. Хорошенько выспится и проснётся часов через пять – десять, когда нас уже не будет, да так, чтобы даже дым от нашего костра ей никогда не увидеть.
– Что ты с ней сделал?
– Только помог покрепче уснуть.
– Она же беременная! – восклицаю я. – Не могу поверить, что ты… смог! А если это как-то повлияет на...
Договорить я не успеваю, потому что Альфа снова взрывается:
– Беременная? Это в каком месте, интересно? Разве что только в своей больной фантазии! Она хитрая, а не беременная.
– Ты не можешь знать этого наверняка!
– У неё месячные!
– Месячные… – практически шёпотом повторяю я и смотрю на него расширенными от миллиона противоречивых эмоций глазами.
– Месячные, – уже спокойно повторяет он. – Если вдруг ты не знаешь… или забыла, у беременных их не бывает.
Я каким-то непостижимым образом это помню, мой шок вызван вовсе не этим.
– Откуда… ты об этом знаешь? – всё, что получается выдавить.
Он словно не ожидал вопроса, как-то сразу отворачивается.
Мы шагаем в таком интенсивном темпе, что практически бежим. Пройдя вдоль ближайшего к маяку песочного пляжа и выбравшись на первый же каменистый выступ, сворачиваем в лес. Я оглядываюсь, пытаясь понять, что мы делаем, и к чему все эти зигзаги. Мы поднимаемся всё выше и выше к лесу, и когда я бросаю ещё один взгляд на побережье, мне всё становится ясно: следы на песке. Он задумал нарочно их там оставить, запутать её, направить в противоположную сторону и выиграть ещё больше времени.
Внезапно Альфа останавливается и тоже смотрит на пляж, на всё ещё виднеющийся маяк. Наверное, жестокие решения не даются ему легко. Мне и больно это видеть, и ревностно, но и утешительно в то же время. Неспокойно было бы, если бы он с лёгким сердцем оставлял позади себя людей, нисколько не тревожась о их судьбах.
– В лагере полно запасов, – тихонько говорит он, словно услышав мои мысли. – Чтобы перезимовать, их точно хватит, а тем более теперь, когда ртов на два меньше.
Последнее он проговорил как-то с тяжестью в голосе, с тревогой, причём не о тех, кто остался, а о тех, кто ушёл. Как же много на его плечах… ответственность за жизни двоих людей – мою и свою. Я понимаю, почему он так старался избавиться от Цыпы – ещё одного рта, который ему нужно было бы кормить в диком, незнакомом, опасном лесу, на горных заснеженных перевалах.
И только одного я никак не могу понять: что их связывает?
И, наверное, мои мысли легко читать по моим глазам, точнее, по тому, как они вглядываются в его лицо со всеми тяжкими своими вопросами, потому что Альфа тоже очень внимательно смотрит на меня, а когда начинает говорить, в его голосе мягкость, а во взгляде… Взгляд его распахнут настежь, как наше окно на маяке в ясный солнечный день.
– Я узнал об этом случайно.
– Как?
– Она хотела… – его голос едва слышно, словно он не уверен в том, стоит ли ему, вообще, это говорить. – Хотела иметь со мной секс и спросила, не против ли я, что у неё месячные, некоторым, мол, это не нравится. Видно, забыла, что в нашей памяти она «беременная».
Он то ли ухмыляется, то ли с трудом сдерживает раздражение.
– Тебе очень нужен секс? – как-то сам собой выпадает из меня вопрос.
Альфа на мгновение теряется, но потом почти сразу признаётся:
– Да, мне нужен секс. Как и любому человеку. Но я же не животное, чтобы…
– У вас это с Цыпой было?
И вот теперь он умолкает надолго, но в глаза смотрит не отрываясь, хоть и хмуро.
– Знаешь… ты, бывает, очень больно бьёшь… когда словами, когда действиями. Я привык, и, наверное, уже нашёл в этом какой-то свой извращённый кайф. Но иногда ты лупишь так, что я едва в силах на ногах устоять.
Его ответ – это миллиард новых вопросов для меня, и мне нужно время, чтобы его осознать, понять, вынести главное. А он легко расставляет всё по полочкам:
– Так было, когда ты спросила, отдал ли я ей твои консервы, и сейчас тоже… этот твой вопрос…
– Я просто хотела это знать… – начинаю, было, оправдываться, хотя откровенно говоря, даже не понимаю, почему это делаю.
– Мне иногда кажется, будто я в твоих глазах какое-то грязное чудовище, беспринципное и неразборчивое, бездушное, убогое… и совсем не умеющее любить.
– Любить?
У меня снова подгибаются колени. В прямом смысле я едва могу держать себя на ногах и потому интуитивно хватаюсь за его плечо, а он как будто только этого и ждал – загребает меня обеими руками и прижимает ухом к своей груди.
– Слышишь?
– Да.
– Знакомо?
И я честно сознаюсь:
– Да…
– Ну и что ещё тебе нужно знать? Помнить?
Вначале мне до такой степени хорошо, что я парю, в буквальном смысле лечу над горами, лесами и облаками, но очень скоро эйфория проходит и меня бросает в глубокое и отчаянное разочарование. Уж насколько умной и сообразительной казалась сама себе в самом начале, настолько теперь осознаю бесконечную свою глупость, и как вечно делаю всё невпопад. И мне, наконец, ясно: я не оттолкнула его только потому, что это в принципе невозможно. Он с самого начала подозревал связь между нами и на каждый мой выпад реагировал отстранением, наблюдал издалека. Великодушно принимая Цыпины ухаживания, не спускал с меня глаз и оказывался рядом всякий раз, когда был нужен. Иногда, конечно, я выводила его из себя, и тогда он допускал промахи, как в тот случай с рюкзаками и моими первыми гиперболезненными месячными. Как же он корил себя в тот вечер, помнится, даже глаза у него были красными, словно ему самому было физически больно. А ведь он ещё даже не испытывал ко мне никаких чувств, но инстинктивно оберегал, каким-то потусторонним образом чуя, насколько важна для него моя жизнь.
