Дракот для Снежной королевы - Анна Снегова
— Куда-нибудь… где нам не будут мешать.
Я больше не могу выносить тяжёлого взгляда Кая, от которого словно потемнело в воздухе и над головой сгущаются грозовые тучи, а в воздухе потрескивает от разрядов.
Вот что ты смотришь?
Какая теперь разница?
Увожу Разбойника в рощу ледяных дубов. Мне там кажется удобнее всего. Можно погулять, рассказать о месте, где ему предстоит жить, если мы поженимся…
Почему-то никак в голове до сих пор не укладывается, что мне надо это сделать, чтобы остаться в живых. Словно не со мной всё. Как во сне.
Может, всё хорошо теперь будет?
Он вроде бы симпатичный. Не старый, не глупый, не скучный, точно не на моё богатство зарится — весь сам золотом обвешан, ещё и толстая золотая цепь на груди под рубашкой, и перстни пассивные на пальцах. А револьвер, засунутый за пояс, богато инкрустирован рубинами и изумрудами.
Кажется, ему и правда именно я понравилась. Сыпет комплиментами на каждом шагу, я не успеваю благодарить и переводить тему на что-нибудь менее смущающее. И ему даже рассказы про Фрозенгард и дворец не интересны.
— Ну когда же мы уже наконец-то поженимся, моя сладкая? — мурлычет Робер, поглядывая на меня, как мои лисицы смотрят на вкусняшки. Меня прошибает потом и холодеют пальцы. Нервно сглатываю слюну.
Я ведь должна уже что-то ответить!
— Не знаю… всё так быстро…
— Что вы, моя милая, ну о чём тут ещё думать? — запальчиво заявляет Разбойник.
Останавливает меня под дубом, бесцеремонно укладывает обе широченные ладони мне на талию. Смотрит на меня мерцающим карим взглядом с высоты своего немалого роста, губы изгибаются в соблазняющей улыбке.
— Вы так прекрасны! Не терпится коснуться вашей нежной кожи. Не терпится назвать своей. Это ведь судьба, не правда ли? Что такое прелестное наливное яблочко упало прямо мне в руки. Я всё-таки фартовый парень. Иди ко мне, золотце!
Нет.
Я абсолютно точно влюбилась в Кая не потому, что он первый встречный.
Рядом с ним мне никогда не было так страшно, как сейчас — когда масляный тёмный взгляд всё ближе, когда чужие пальцы впиваются в талию до боли. А порочный рот безжалостно тянется ко мне — чтобы сорвать с моих губ первый поцелуй. Забрать насильно то, что я так хотела подарить сама — другому.
— Не надо…
— Что ты ломаешься, глупенькая? — нетерпеливо шепчет Разбойник. — Какой у тебя выход? Только я. Ну, иди сюда. Не обижу. Давай-ка с первой брачной ночи сразу и начнём, а? Все церемонии и потом можно, я не привередливый…
Паника накрывает меня с головой, я отворачиваюсь, изо всех сил упираюсь ладонями ему в грудь, пытаюсь оттолкнуть… в этот момент забываю обо всём, лучше умереть…
— Р-руки убрал от неё, грязная скотина! — рычит Кай.
Отрывает от меня Разбойника за мгновение до того, как жарко дышащие губы коснулись моей щеки.
В лицо Разбойнику прилетает тяжёлый удар, оставляя кровавый след.
Он падает на землю, как подрубленный.
Поднимается, тяжело дыша, смотрит на Кая ненавидящим взглядом. Медленно утирает кровь с лица рукавом белой рубашки.
А потом достаёт из-за пояса револьвер и взводит курок.
Кай закрывает меня собой.
— С ума сошли? — вскрикиваю я. — А ну прекратите!
Следом за Каем на Разбойника налетает вихрь белых перьев.
— Кр-ра, кр-р-ра! — кричит Христиан.
Сани появляются прямо посреди подземелья. Сбивают тараном Разбойника, он падает в них, не успевая сделать выстрел.
И растворяется в пространстве, оставляя за собой эхо грязных ругательств.
Наступает звенящая, напряжённая тишина.
— Прости меня, Солвейг! — убитым голосом говорит Христиан. — Я хотел, как лучше.
Я испуганно прижимаю ладони к горящим щекам. Кай стоит рядом и тяжело дышит, пытаясь справиться с душащим его гневом. Кровь капает со сбитых костяшек, алыми каплями расцвечивает снег.
— Но что же мне теперь делать… — шепчу я, перепуганная насмерть. — Это же был последний…
Где-то далеко бьют часы.
Машинально подсчитываю удары по привычке.
Один… три… семь… десять… одиннадцать.
Одиннадцать часов!
Христиан тяжело приземляется на ветку дуба, нависающую над самой головой Кая.
— Скажи ей! — каркает он. — Скажи всё, что прячешь на сердце! Скажи, почему так защищаешь. Почему не можешь уйти. Почему не можешь видеть никого другого рядом с ней. Скажи!
Кай молчит, только дышит так тяжело, словно задыхается.
Я медленно подходу, огибаю его. Заглядываю в глаза.
В них буря, и демоны рвут изнутри ядовитыми когтями.
— Скажи мне! — шепчу тихо.
Он наконец-то переводит взгляд на меня. В нём столько всего, что становится страшно. Как будто заглядываю в тёмную бездну.
— Соль… вейг… — заканчивает он прежде, чем моё сердечко успевает радостно забиться.
Нет. Он не вспомнил моего смешного детского имени, которое сам мне дал когда-то.
На лице — выражение муки. Как будто его терзает страшная боль.
Его губы так близко.
Всё бы отдала, чтобы именно они меня сейчас поцеловали.
Они дрогнули, как будто Кай хотел сказать что-то ещё…
Но в этот миг ворота дворца сотряслись от удара.
Я, Кай и Христиан как один повернули головы в сторону звука.
Снова грохот.
Кому-то не терпится попасть внутрь.
Как во сне иду туда.
— Сольвейг! Сольвейг, не открывай! — каркает Христиан испуганно, летит за мной, хлопая крыльями и теряя белые перья.
Но мне всё равно.
Как будто сама судьба стучит в дверь.
Скоро всё решится.
Отодвигаю тяжёлый засов. Чувствую Кая за спиной. Я знаю, он стоит рядом и смотрит.
Порыв северного ветра обрушивается на створку ворот, распахивает её, вырывая из моих пальцев. Вместе с вьюгой приносит ворох колкого снега, заметает всё вокруг искристым серебром.
В проёме ворот — тёмные очертания.
Хрупкая девичья фигурка верхом на могучем северном олене. Зверь меланхолично делает шаг вперёд, оставляя следы на снегу широкими мохнатыми копытами. Его всадница нетерпеливо бьёт серые бока пятками, обутыми в мягкие кожаные унты.
В длинных светлых волосах, не прикрытых шапкой, запутался снег. На бледном лице иней. Голые пальцы, которыми она вцепилась в гриву оленя, совсем обледенели. Но плечи под тоненькой белой шубкой горделиво развёрнуты, глаза сверкают, а в голосе — твёрдость.
— Я пришла забрать своего жениха! Зачем ты украла его у меня? Верни немедленно обратно!
Глава 20
Тик.
Так.
Часы продолжают отмерять хрупкое время моей жизни.
А я стою, смотрю
