Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
В таких баснословных временах, казалось, время могло идти и вперед, и назад, как вода в Волхове по воле его грозного владыки – Ящера.
– Стало быть, мать ее, Иродиада, была женщина в годах! – Устинья все держалась своей мысли. – С чего же Ирод ее так полюбил, что брата родного опозорил?
– Так она же чародейка была! – Матушка Олфимья легко разрешила это затруднение. – Ирода-царя она приворожила, корнями обвела, зельями опоила, чтобы на себе женить. Вы не знаете, какие по этому делу есть искусницы, эх! Вот, матушка Кирица рассказывала, была у них на Черницыной улице одна вдова, и не первой молодости, и не сказать чтобы собой хороша…
Воята поморщился, опасаясь, что сейчас дело потонет в ворохе сплетен, Куприян переменился в лице, вспомнив свои давние неудачи с приворотной ворожбой; Устинья с невольным опасением взглянула на дядьку. Заметив недовольство слушателей, попадья вернулась к прежнему.
– А дочь ее, Соломия, в мать пошла – нечистый ее пляскам обучил прельстительным. За все то Господь их и покарал. Как пошли они в ад, там сатане на службу поступили. И по той службе посылает он их в белый свет – народ губить и мучить.
– Но если плясками дочь отличалась, почему же Плясея – ее мать?
– Может, мать и научила ее? – предположил Воята. – Может, Иродиада в юности в плясках искусна была, а как постарела, дочь обучила да пустила Ирода обольщать?
Ясно было, что истины в том древнем деле уже не доискаться. Образы матери Иродиады и дочери Соломии сливались в один – молодой и зрелый, коварный и обольстительный. Устинья хмурилась: ей рисовалась некая ведьма, единая в двух лицах и телах, двухголовое чудище, меняющее облик, то растекающееся на два тела, то сливающееся в одно. Бесовка, что сказать! И эту бесовку она ненавидела, как никого и никогда – мерзавка отняла у нее Демку и пыталась его сгубить. Царя Ирода ей, вишь, мало! До кузнецов простых деревенских доплясалась! Но, как ни странно, Устинья не чувствовала страха или робости перед такой противницей. Да пусть за Иродиадой вся сатанинская сила – за собой Устинья ощущала не уступающую тому мощь. Ощущение близости божественной силы, пережитое в Святой Софии, и сейчас не покидало ее. Для Иродиады Демка – только забава, один из тысяч погубленных ею мужчин, прельщенных ее нечистой красой, а для нее, Устиньи, он единственная судьба. И он не будет лежать на дне озерном трижды по девяносто лет, одолеваемый хороводом трясавиц!
Куприян тоже сидел хмурый: в идольские времена образ матери и дочери, двух разных и в то же время единых, тоже был почитаем. Древняя Мокошь и дочь ее Жива… Две небесных оленихи… две Рожаницы, которым и сейчас еще в Великославльской волости ставят трапезы по пятницам, хоть и называют их порой Богородицей и дочерью ее Параскевой. Мария и Параскева на небе, Иродиада и Соломия в аду… Мать и дочь, прельстившие Ирода и сгубившие Иоанна, в мыслях Куприян приобретали огромную силу и власть, только власть эта была опрокинута с неба в глубокие черные бездны ада. И если в Царствии Божием есть Богородица, царица небесная, то, быть может, и в аду у престола Сатаны есть своя владычица… царица зла? Но, как ни мало Куприян был сведущ в Писании, эту мысль он счел еретической и поскорее отогнал, никому о ней не сказав.
Разошлись спать, чувствуя, что обсуждение не столько прояснило дело, сколько запутало. Вояте той ночью приснилась Соломия – очень молодая вертлявая девка, смуглая, с тонкими руками и ногами, гибкая как змея, с гривой черных волос, с огромными черными глазами. Одетая почти только в золотые украшения, она внушала и влечение, и отвращение; борьба того и другого во сне была досадна, постыдна, Воята просыпался, вставал умываться, крестился, повторял молитву «от бесовского соблазна», которую как раз недавно толковал с ним по-гречески Климята. И думал невольно: если Тёмушка, которую он тоже поначалу принимал за бесовку, оказалась бы такой, как Соломия… стал бы он бороться за нее с лешим и змеем озерным? А если бы стал – не погубил бы тем и самого себя?
Глава 6
Провожая гостей, архиепископ Мартирий посоветовал Устинье сходить в церковь Спаса Преображения и помолиться перед образом Пречистой Богородицы: та уже немало чудес совершила. Воодушевленная литургией у Святой Софии и беседой с владыкой, Устинья жаждала повидать другие новгородские святыни, и утром Воята повел ее на Ильину улицу. Путь был неблизкий: сперва по длинной Пробойной улице вдоль могучего Волхова к мосту, где Воята не раз сходился в драке с парнями Торговой стороны, на саму Торговую сторону, через Торг, в который с другого конца упиралась Ильина улица и тянулась через Славенский конец.
– Знаю, почему владыка тебе Богородицу посоветовал, – улыбаясь, сказал Воята, когда они вышли за ворота. – Я, когда со змеем в Дивном озере беседовал, – он понизил голос, оглядевшись, не слышит ли их кто, – рассказал ему про владыку Илию, нашего, новгородского…
– Змею рассказывал? – Изумленная Устинья остановилась и повернулась к нему.
– Ну, да. – Воята еще раз огляделся, не желая в родном городе прослыть змееборцем. – Он ведь, хоть и в образе змея огромного жил, сам-то был бес простой. Епископ Илия на таком же в Ерусалим летал, и пришлось тому бесу в коня оборотиться… Но я сейчас не о том. Было раз… лет тридцать назад, когда у Троицы служил дед мой по отцу, Василий Воиславич, первый в нашем роду иерей. Пришел к Новгороду суздальский князь Андрей с ратью великой. Привел с собой других князей, Романа и Мстислава, и полочан, и торопчан, и смолян.
– Из-за чего же была та рать?
– Прогнали новгородцы князя Святослава, был им любезнее князь Роман, из Киева. А Святослав других на помощь позвал, не знаю, родня они ему были, видать. Осадили все те князья Новгород. Полков у них было видимо-невидимо, и новгородцы, видя такую беду, храбро бились, но духом упали. Только на бога надеялись и на молитвы своего владыки, Илии. И вот на третью ночь, как стоял он на молитве, услышал вдруг голос: ступай, мол, Илия, в церковь Господа Ииисуса Христа на Ильине улице, возьми образ Пречистой Богородицы да вынеси его на стены городские. Тогда, мол, увидишь, что будет…
Устинья снова остановилась; слова «увидишь, что будет», обещавшие нечто чудесное, взволновали ее и заставили сосредоточиться на рассказе. Воята тоже остановился. Подавляя улыбку, подумал мельком: ну я и чудак, что красивой
